М. М. Попов

Воспоминания для сборника «Оборона Ленинграда 1941-1944 гг.»

Март 1964 г.

В середине февраля 1941 г., направляясь с Дальнего Востока в Ленинград на пост командующего войсками округа, я находился под свежим впечатлением совещания и оперативно-стратегической игры, проведенных наркомом обороны зимой 1941 г. Они расширили мой оперативный кругозор и помогли разобраться в накаленной обстановке, насыщенной опасностями военного столкновения. В Москве я был принят наркомом обороны. Маршал Советского Союза С. К. Тимошенко кратко ознакомил меня с составом войск округа и их задачами.

В Ленинграде, начав с ознакомления с окружным аппаратом, я все больше и больше убеждался в том, что это очень слаженный организм, а начальники родов войск и служб, так же как и начальники управлений и отделов, в своем подавляющем большинстве — высококвалифицированные и опытные люди, принимавшие активное участие в войне с белофиннами 1939-1940 гг.

Заместитель командующего округом генерал-лейтенант К. П. Пядышев, помощник командующего по военно-учебным заведениям генерал-майор М. П. Духанов, командующий военно-воздушными силами генерал-майор авиации А. А. Новиков, командующий артиллерией генерал-майор В. П. Свиридов, начальник инженерного управления подполковник Б. В. Бычевский и многие, многие другие, с кем пришлось познакомиться и обстоятельно поговорить в те дни, производили впечатление знающих, уверенных, но в то же время скромных и не переоценивающих себя начальников.

Изучение войск начал со стрелковых дивизий и знакомился с ними на стрельбищах и полигонах, на полевых учениях, на боевых тревогах или просто в казармах. Войска усиленно занимались боевой подготовкой, преимущественно тактической и огневой, неплохо маневрировали на полях учений и достаточно уверенно стояли на лыжах. На боевых стрельбах они также демонстрировали свое незаурядное мастерство.

Оснащение вооружением и техникой стрелковых частей было близким к штатам и табелям, за исключением автоматов, процент обеспечения которыми был низким.

Артиллерийские части и подразделения были обеспечены положенными им орудиями и другой техникой, но бросалась в глаза их неукомплектованность автомобильной и тракторной тягой и прицепами.

В условиях развертывания новых частей и соединений явно ощущался недостаток командных кадров, особенно это касалось таких звеньев, как командиры рот и взводов.

Военно-воздушные силы округа, с состоянием которых нас подробно знакомил их командующий генерал А. А. Новиков, насчитывали в своем составе около 1500 самолетов, из которых примерно 1000 было боевых, но устаревших образцов, во многом уступавших по своим летно-техническим качествам немецкой авиации. Истребительная авиация была вооружена самолетами И-15 и И-16, а бомбардировочная — СБ, ДБ-3 и ТБ-3 различных модификаций.

А. А. Новиков не без удовольствия и радости докладывал план перевооружения ВВС округа, намеченного на этот год. По указаниям Центра, в первом полугодии подлежало перевооружению на новую матчасть около одной трети истребительных полков и четвертая часть бомбардировочных. Вся авиация округа должна была завершить перевооружение во втором полугодии. Соответственно плану перевооружения приступлено было к переучиванию кадров.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу, скажем, что внезапное нападение Гитлера не позволило нам полностью реализовать план перевооружения ВВС, многое пришлось доделывать в ходе войны.

Базировалась авиация преимущественно на аэродромных узлах юго-западнее Ленинграда — Новгород, Псков, Гатчина и др. Лишь незначительная ее часть дислоцировалась на севере и на Карельском перешейке.

К весне 1941 г. вся зенитная артиллерия Ленинградского корпуса ПВО была перевооружена и получила новую 85-мм пушку, достаточно освоенную личным составом. Сам факт перевооружения и удовлетворительные результаты стрельб в какой-то мере успокаивали командование корпуса, да и округа.

Однако в противовоздушной обороне имелось и много недочетов.

Немалую роль в деле боевой готовности округа играло укрепление границ, тем более что после войны с Финляндией на ряде больших участков они значительно изменились. На Карельском перешейке по новой границе с осени 1940 г. развернулось строительство трех укрепленных районов: Выборгского, Кексгольмского и Сортавальского, которые должны были прикрыть все основные направления на Ленинград и Петрозаводск. К началу войны вчерне было готово в Выборгском укрепленном районе только около 40 долговременных сооружений, в Кексгольмском и Сортавальском — около 10 в каждом.

На линии старой госграницы находился Карельский укрепрайон, законченный строительством в начале тридцатых годов. Он упирался своим правым флангом в Ладожское озеро, а левым — в Финский залив и, таким образом, перекрывал все пути к Ленинграду. Его слабостью являлось то, что он почти не имел противотанкового вооружения и что между батальонными, а кое-где и между ротными районами были большие промежутки, не перекрывавшиеся огнем.

Состояние Карельского укрепрайона вызывало у нас серьезные опасения.^[1] Принятыми мерами перед войной и в ее начале мы резко повысили боевую готовность этого УРа. Именно перед его передним краем впоследствии остановилась лавина финских войск, катившихся к Ленинграду. После некоторых попыток прорвать оборону УРа финны отказались от них и стали спешно закапываться в землю. Здесь они и сидели в бездействии до 10 июля 1944 г.

Значительно хуже обстояли дела в Псковско-Островском УРе, созданном на старой границе с Эстонией, который с выносом нашей госграницы далеко на запад считался уже ненужным, в связи с чем на долговременные сооружения, рассчитанные на два батальонных района, был оставлен малочисленный гарнизон в составе одной пулеметной и одной учебной рот, которых явно не хватало даже для охраны имевшихся сооружений. Кроме того, значительная часть вооружения и оборудования была демонтирована, а сами сооружения законсервированы.

В марте под руководством заместителя, наркома обороны генерала К. А. Мерецкова в округе проводилась большая, многодневная оперативная игра, на которой отрабатывались и изучались главным образом такие вопросы, как ведение оборонительных операций на широких фронтах против превосходящих сил противника. К игре привлекались командование и штабы округа и армий, которым она принесла безусловную пользу в деле укрепления навыков и расширения оперативного кругозора. Мне, как новому командующему, эта игра позволила лучше разобраться в оперативных перспективах и глубже познакомиться с командирами и их штабами, а также и с руководящим составом штаба округа.

Несколько позже оперативная игра была повторена примерно с тем же составом, на этот раз уже с целью устранения недочетов, вскрытых на игре, проводившейся К. А. Мерецковым. Большую работу по обучению и слаживанию своих управлений и штабов соединений проводили в эти предвоенные месяцы и командармы, что положительно сказалось на их достаточно умелом и оперативном руководстве войсками в очень сложных боях начального периода войны.

В начале мая мы с начальником оперативного отдела штаба округа генералом П. Г. Тихомировым были вызваны в Генштаб, где в течение нескольких дней отрабатывали вариант плана прикрытия и обороны границ округа на случай войны.

Предварительные наметки этого плана уже были сделаны в Генштабе, и нам с Тихомировым было предложено тщательно в них разобраться и внести свои конкретные предложения. Поскольку эти вопросы не раз всесторонне обсуждались на узких оперативных совещаниях командования округа, нам не составило большого труда вникнуть в предложения Генштаба и внести необходимые, по нашему мнению, поправки и уточнения.

Руководствуясь директивой Генштаба, мы развернули в штабе округа большую творческую и напряженную работу по выполнению этих указаний. Планом работ предусматривался вызов в штаб округа командармов с их начальниками оперативных отделов для разработки армейских планов прикрытия и совместной с ними подготовки директив. Такой вызов состоялся. Серьезные задачи были возложены на начальников родов войск и служб окружного аппарата, которым предстояло каждому по своему профилю разработать свои конкретные планы. Тут и вопросы инженерного оборудования, противовоздушной обороны, устройства тыла и материального обеспечения, организации управления войсками, рассредоточения авиации по полевым аэродромам и масса других мероприятий, которые должен был спланировать и осуществить окружной аппарат.

Очень напряженно жил и работал в те майские и июньские дни штаб округа. До утра не выключался свет в большинстве кабинетов, и даже по воскресеньям к подъездам штаба округа подходили автомашины с начальниками, спешившими на работу.

Директивой Генштаба перед округом ставилась также задача с первого дня мобилизации принять от Прибалтийского Особого военного округа северную часть Эстонии с находившимся там 65-м стрелковым корпусом в составе двух дивизий и обеспечить оборону побережья Эстонской ССР и полуострова Ханко совместно с Краснознаменным Балтийским флотом. Вместе с командующим флотом вице-адмиралом В. Ф. Трибуцем в конце мая мы побывали в Эстонии и на Ханко.

В Таллине начальник штаба флота контр-адмирал Ю. А. Пантелеев подробно ознакомил нас с боевым составом флота, его дислокацией, с развертыванием и его задачами на военное время. Особо внимательно были рассмотрены вопросы взаимодействия с сухопутными войсками, выделяемыми для обороны побережья.

Затем мне была предоставлена возможность побывать в военном порту и познакомиться с некоторыми классами кораблей. Мы с В. Ф. Трибуцем выезжали на отдельные, наиболее характерные участки побережья, а также на одну из береговых батарей, которая была поднята по боевой тревоге и продемонстрировала свою слаженность и готовность к открытию огня в установленные боевым расписанием сроки.

Даже поверхностное ознакомление с состоянием и жизнью флота убеждало в том, что на Балтике идет напряженная боевая подготовка, а неоднократные беседы с командованием приводили нас к выводу о неизбежности войны в самом недалеком будущем.

В ближайшую ночь мы с В. Ф. Трибуцем пересекли Финский залив, а на рассвете в порту Ханко нас встречали командир базы генерал С. И. Кабанов и находившийся в его оперативном подчинении командир 8-й стрелковой бригады полковник Н. П. Симоняк.

В кабинете С. И. Кабанов доложил о составе, состоянии и дислокации морских сил, береговых батарей, ходе работ по их укреплению, наличии запасов и других вопросах, характеризовавших в той или иной степени состояние базы. Затем Н. П. Симоняк по аккуратно вычерченной схеме кратко доложил о состоянии сухопутной обороны, о составе и состоянии бригады, дислокации ее частей и о ходе оборонительных работ.

Весь следующий день мы с Н. П. Симоняком посвятили изучению сухопутной обороны.

Все это надо было видеть собственными глазами, чтобы по достоинству оценить тот гигантский труд, который был уже вложен бойцами в строительство противотанковых рвов и эскарпов, в сооружение каменных, деревянных или каменно-деревянных пулеметных и орудийных точек. Нелегко было вытесывать, а затем перетаскивать огромные глыбы, предназначенные для гранитных надолб. Много усилий также было вложено для отрывки в скальном грунте траншей, окопов и наблюдательных пунктов, для установки колючей проволоки.

Более детально мы познакомились с ходом строительства капитальных железобетонных долговременных сооружений. Строились они неподалеку от переднего края, поэтому тщательно маскировались; они должны были прикрывать огнем весь перешеек. Однако состояние работ было еще очень далеко от завершения, их графики, как правило, срывались то по вине строителей, то по вине штаба округа, несвоевременно подававшего необходимые материалы и оборудование. Это очень беспокоило Н. П. Симоняка и, конечно, встревожило и нас, и мы пообещали принять все зависящие меры для полного обеспечения строительства. С одной из удобных точек Н. П. Симоняк познакомил нас с обстановкой по ту сторону границы. Бросалось в глаза большое число очень высоких (типа тригонометрических) наблюдательных вышек, расположенных как на полуострове, так и на прилегающих островах. По словам комбрига, значительная часть из них сооружена в последнее время и на них круглосуточно находятся наблюдатели, просматривающие на большую глубину нашу территорию.

«Но ничего, — успокаивал меня комбриг,-— они все у нас под прицельным огнем, а в случае чего я даже подумываю стукнуть по ним из зениток, как это мы делали на Карельском перешейке в 1939-1940 гг.».

На ряде участков также хорошо просматривались оборонительные работы финнов. Трудно было сразу определить, производится ли там подготовка к обороне или создается плацдарм для наступления. Вряд ли финны могли опасаться нашего наступления, а отсюда напрашивались соответствующие выводы. Вернувшись в Ленинград, мы в первую очередь отдали необходимые распоряжения о срочном удовлетворении всех законных просьб Н. П. Симоняка и его командиров частей и лично контролировали их выполнение. В частности, туда срочно выехали помощник командующего генерал П. А. Зайцев и начальник инженерного управления округа подполковник Б. В. Бычевский.

В десятых числах июня была получена директива Наркомата обороны, которой назначалась большая комиссия под председательством командующего Ленинградским военным округом с возложением на нее задач выбора площадок для строительства аэродромов для базирования истребительной и бомбардировочной авиации по берегам Баренцева моря.

Подобное поручение никак не устраивало меня как командующего, не успевшего еще в должной мере изучить войска и приграничную территорию округа. Поэтому пришлось до работы комиссии провести намечавшуюся ранее по плану оперативной подготовки полевую поездку по частям 14-й армии для изучения вопросов и условий прикрытия и обороны мурманского и кандалакшского направлений, на которых, по данным разведки, на территории Финляндии уже начали сосредоточиваться немецкие войска.

Перед отъездом начальник Ленинградского торгового порта сообщил мне о том, что немецкие торговые суда, обычно в большом количестве стоявшие у стенок Ленинградского порта, начинают спешно покидать порт, не закончив грузовых операций.

Казалось очень подозрительным и поведение сотрудников германского консульства в Ленинграде. Как нам стало известно, днем они резали на мелкие части множество бумаг и документов, а по ночам, примерно между 24 и 1 часом ночи, когда в условиях белых июньских ночей относительно темнеет, жгли их, поливая керосином, в топках своей котельной. Более того, жены сотрудников консульства, обычно заказывавшие себе наряды у ленинградских портних, примерно в эти же дни всячески торопили портних с выполнением работ или просто забирали у них свой материал, не останавливаясь перед уплатой неустойки. Так врожденная немецкая расчетливость и педантизм помогали приоткрывать завесу над назревающими «в тайне» событиями.

Все эти сообщения, естественно, настораживали и побуждали нас трезво оценивать обстановку и делать из этого необходимые выводы.

В ходе полевой поездки практически на местности изучались возможные варианты вторжения противника на нашу территорию и отрабатывались мероприятия по нашему противодействию.

Пребывание на границе лишний раз убедило меня в том, насколько откровенно немцы и финны подводят свои войска к нашим рубежам и готовят плацдармы для наступления. Так, например, при ознакомлении с пограничным участком в районе Куолаярви (кандалакшское направление) по докладам командира 122-й стрелковой дивизии и начальника погранотряда было установлено, что в непосредственной близости от госграницы против Куолаярви несколько дней тому назад началось сосредоточение и развертывание немецких войск, а немного южнее — финских частей. Белые ночи не позволили провести эти мероприятия скрытно, и они отлично наблюдались погранпостами, особенно с вышек и с наблюдательных пунктов, оборудованных на высоких деревьях.

С достаточной точностью были определены районы позиций некоторых батарей, рубежи подготавливаемых позиций, которые, как правило, из-за скального грунта возводились путем взрывов, участки ремонтируемых дорог, на которых царило оживление, ранее не свойственное этому району.

Да мы и лично наблюдали, поднимаясь на некоторые вышки пограничников, отчетливо видимые группы немецких офицеров, сновавшие непосредственно по линии госграницы, с биноклями и картами, группы солдат, передвигавшихся в равных направлениях, машины, носившиеся по дорогам, и много дымов — очевидно, от полевых кухонь, так как в жаркий июньский день вряд ли кто-нибудь разводил костры.

Дважды за время нашего пребывания в районе Куолаярви на средних высотах в сторону Кандалакши пролетали самолеты с опознавательными немецкими знаками.

Было над чем призадуматься под свежим впечатлением всего виденного и слышанного за эти дни. А опытный и боевой командир дивизии, пользуясь случаем, заметил: «Тут дело совершенно ясное и сомнению не подлежит. Наступать они будут наверняка. Как было бы хорошо и нам сесть в оборону, закрепиться и подготовиться к встрече врага».

Признаться, я и сам думал об этом, взвешивая в уме все «за» и «против». «За» — явная необходимость и целесообразность занятия и подготовки обороны. «Против» — отсутствие на этот счет твердых директив и опасение, что принятые нами меры могут быть использованы противной стороной для всевозможных провокаций.

Однако благоразумие брало верх, и, посоветовавшись с командующим 14-й армией генерал-лейтенантом В. А. Фроловым, я приказал 122-й дивизии немедленно перейти к обороне, прочно и хорошо закрепиться, но сделать это умело, не повторяя ошибок немцев и финнов, которые создавали свои группировки очень откровенно. Белые ночи и нам не гарантировали скрытности развертывания и ведения оборонительных работ.

Командир дивизии заверил, что он все прекрасно понимает и примет все меры к тому, чтобы свои мероприятия максимально скрыть от немецкого наблюдения.

Я приказал командиру дивизии занимать оборону, закрепляться, ставить проволочные заграждения и мины.

По дороге в Мурманск мы с командармом обсудили во всех деталях обстановку на мурманском направлении, где в районе Петсамо, в непосредственной близости от границы, развертывались горнострелковые части немцев, недавно прибывшие сюда из Норвегии. В общих чертах это было известно из разведсводок Генштаба и пограничников, поэтому командарму оставалось только уточнить, что поведение немцев в районе Петсамо аналогично тому, что мы наблюдали в районе Куолаярви. То же сосредоточение войск, развертывание артиллерии на позициях, бесконечные, очень откровенные рекогносцировки немецких офицеров вдоль границы, большое оживление на всех путях, ведущих к нашей территории.

Полевая поездка подтвердила наши опасения, рождавшиеся в штабе округа, что на мурманское и кандалакшское направления нацеливаются примерно по корпусу немецких войск, усиленных финнами, с очевидной задачей захвата весьма важных для нас пунктов — Мурманска, главной базы нашего Северного флота и единственного незамерзающего порта в этом районе, и Кандалакши, в результате чего врагу удалось бы перерезать Кировскую железную дорогу, по которой идет все снабжение Северного флота, 14-й армии и сравнительно большого населения Заполярья.

Мы считали совершенно необходимым распространить наше решение о переходе к обороне войск на кандалакшском направлении на войска, предназначенные для прикрытия и обороны мурманского направления и побережий полуостровов Рыбачий и Кольский, о чем очень просил командарм и на что ему было дано разрешение.

В Мурманске мы подвели итоги нашей полевой поездки, внесли некоторые коррективы в разработанные ранее планы прикрытия, не меняя их основной сущности, — мурманское направление — две стрелковые дивизии, кандалакшское — две стрелковые и одна танковая дивизии и, наконец, на кестеньгском направлении — один стрелковый полк.

Все мы отчетливо понимали, что для борьбы с создавшимися против нас группировками немецких и финских войск наших сил явно недостаточно, но никаких других возможностей мы не имели.

Мы могли полагаться на помощь, которую окажет нам Северный флот, на героизм, боевую выучку и стойкость наших воинов и в некоторой мере на тяжелый для наступающего характер местности.

Затем состоялось знакомство и первая встреча с командующим Северным флотом вице-адмиралом А. Г. Головко, с которым установилась впоследствии настоящая дружба, продолжавшаяся до последних дней его жизни. Северный флот по вопросам сухопутной обороны оперативно подчинялся Ленинградскому военному округу, и нам обоим было о чем поговорить, несмотря на большую переписку между штабами округа и флота по оперативному взаимодействию на случай войны. Естественно, что в первую очередь посыпались вопросы ко мне, причем вопросы, связанные с оценкой общей политической и военной обстановки, так как в условиях того времени всякая дополнительная информация по волнующим вопросам представляла насущный интерес.

К концу нашей встречи А. Г. Головко сообщил, что миноносец, выделенный для комиссии по выбору аэродромов, на котором я должен был отправиться, к выходу в море готов, и предложил уточнить время этого выхода.

Не лежала душа, как говорится, к этому расставанию с сушей почти на месячный срок. Однако не выполнить директивы наркома, конечно, было нельзя. После некоторых размышлений было найдено разумным доложить ему по телефону наши настроения. И вот нарком на проводе. Короткий доклад об обстановке на сухопутной границе, на море и в воздухе и откровенное заявление, что в этих условиях выход в море нецелесообразен.

«Хорошо, что позвонил, — прозвучал в трубке голос наркома. — Выход в море пока отложим. Немедленно возвращайся в Ленинград».

Присутствовавшие при этом разговоре с наркомом — комфлота и командарм — усмотрели в отмене выхода в море некоторое подтверждение нашим опасениям.

«В воздухе пахнет грозой», — пропел А. Г. Головко и тут же по телефону подал команду отменить выход в море миноносца.

В Ленинград я возвращался поездом «Полярная стрела». День 21 июня, проведенный в вагоне, прошел спокойно. На редких здесь полях мирно трудились колхозники, а по бесчисленным озерам и рекам сновали рыбачьи лодки и баркасы. На крупных станциях являвшиеся по долгу службы в вагон военные коменданты ничего тревожного доложить не могли.

В Петрозаводске, куда мы прибыли около 4 часов утра 22 июня, помимо ожидавшего нас командарма генерал-лейтенанта Ф. Д. Гореленко, встретили еще секретаря ЦК Карело-Финской ССР и начальника Кировской железной дороги.

Прежде всего, они сообщили о полученном распоряжении из Москвы: вагон командующего от поезда отцепить и вне графика безостановочно доставить его в Ленинград, для чего выделить отдельный паровоз. Этот паровоз уже готов, и через несколько минут можно отправляться.

Распоряжение о срочной доставке вагона командующего в Ленинград, естественно, вызвало у них озабоченность и настороженность. Однако в тот час и в те минуты мы могли только предполагать, что назревают какие-то события, несомненно, связанные с войной. Мы ничего не могли объяснить товарищам, а так как маневровый паровоз уже тянул вагон по путям станции, пришлось наскоро рассказать об обстановке и решениях, принятых на севере, т. е. на участке 14-й армии, и предложить командарму Ф. Д. Гореленко, на участке которого финские части уже были выдвинуты к границе, срочно привести войска в боевую готовность и занять ими оборону по плану прикрытия.

Мы с членом Военного совета корпусным комиссаром Н. Н. Клементьевым ломали головы в догадках, что означает это распоряжение о срочной доставке нас в Ленинград. Что это не случайно, а вызвано какими-то особыми событиями, сомнений быть не могло. Больше, конечно, не спалось, временами мы включали радио, но советские станции, как обычно, в это время молчали, а из-за границы передавалась легкая, преимущественно танцевальная, музыка. Это было в ночь перед началом войны.

На одной из станций, где-то на полпути до Ленинграда, около 7 часов утра наш более чем скромный состав сделал свою первую остановку. Явившийся в вагон комендант с противогазом на левом боку, символом боевой готовности, представившись, доложил, что остановка вызвана необходимостью проверить буксы и будет очень короткой, а дальше намечается следование до Ленинграда без единой остановки. Но самое главное, продолжал он с заметным волнением, примерно час тому назад по селекторной связи из Ленинграда передали только для сведения начальника станции и коменданта сообщение, что немцы около 4 часов утра отбомбили на западе ряд наших городов и железнодорожных узлов и после сильного артиллерийского обстрела перешли границу и вторглись на нашу территорию. Им обоим приказано приступить к проведению мероприятий по плану отмобилизования.

На наши вопросы, подвергся ли бомбежке Ленинград и об обстановке на финской границе, комендант ответить не мог и попросил разрешения удалиться, чтобы поторопить отправку. Вскоре мы тронулись и с не меньшей, чем раньше, скоростью устремились к Ленинграду, до которого, по расчетам того же коменданта, оставалось не более 3 часов пути. Утром 22 июня мы вернулись в Ленинград. Здесь мы узнали, что началась война, давно казавшаяся неизбежной.

Встречавший нас на вокзале генерал К. П. Пядышев тут же в вагоне кратко обрисовал обстановку. Около 1 часа ночи была получена директива наркома, предупреждавшая о том, что 22-23 июня возможно нападение гитлеровских войск на нашу страну.^[2] Директивой требовалось привести войска в боевую готовность и занять огневые точки в укрепрайонах на госгранице. Штаб округа тут же был собран по боевой тревоге, и войскам направлены были соответствующие указания. Около 5 часов утра стало известно, что после бомбардировочных ударов по ряду наших городов, портов, аэродромов и железнодорожных узлов, вслед за сильной артиллерийской подготовкой, немцы на западе перешли границу и вторглись на нашу территорию.

На всем протяжении финской границы пока было спокойно. В 4 часа утра немецкие самолеты летали над базой Северного флота — Полярный. Ленинград и другие объекты на территории округа бомбардировке не подверглись. Все войска приступили к выполнению задач по плану прикрытия и отмобилизации. В штабе округа находился генерал армии К. А. Мерецков, прибывший утром как представитель наркома.

На Невском проспекте, по которому мы ехали в штаб округа, царило обычное в эти воскресные часы оживление. Официального объявления о начавшейся войне еще не было, но, как рассказал К. П. Пядышев да и шофер, старый ленинградец, слухи о войне уже вовсю ходят по городу, хотя пока никто этому не хочет верить.

Прибыв в штаб, я сразу же прошел в кабинет начальника штаба округа генерала Д. Н. Никишева, где застал К. А. Мерецкова, говорившего с кем-то по телефону, П. Г. Тихомирова, П. П. Евстигнеева и других генералов и офицеров, склонившихся над картами, разложенными на большом столе.

Д. Н. Никишев к тому, что сообщил мне К. П. Пядышев, добавил только, что пока все идет по плану и войска выдвигаются в свои районы в соответствии с их задачами, и показал недавно полученную директиву наркома, требующую от всех приграничных округов активных действий, с тем чтобы уничтожить вражеские силы в районах, где они нарушили нашу границу.^[3] Далее директива требовала ударами нашей авиации «уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск», но на территорию Финляндии и Румынии налетов до особых указаний не делать.

Для ответа на вопрос, как обстоят дела у левого соседа, слово было предоставлено генералу Тихомирову, которому после больших трудов удалось связаться с операторами Северо-Западного фронта и получить от них некоторую информацию, из которой следовало, что войска 8-й и 11-й армий под ударами превосходящих, преимущественно танковых, сил противника почти на всем протяжении оставили линию госграницы и отходят в глубь нашей территории.

Оторвавшись, наконец, от телефона, К. А. Мерецков сказал, что из Генштаба трудно добиться каких-либо данных о положении у наших соседей, но ясно одно: против Западного фронта противник развернул наступление также крупными силами и местами уже глубоко вторгся на нашу территорию, особенно на стыке с Северо-Западным фронтом.^[4] Везде идут упорные бои.

Затем мы приступили к рассмотрению и обсуждению ряда самых разнообразных вопросов, не терпящих отлагательства.

Вошел адъютант начальника штаба и доложил, что через несколько минут будет передаваться по радио особое правительственное сообщение. Приказали включить и настроить приемник. И вот ровно в 12 часов мы услышали заявление Советского правительства о вероломном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Непрерывные телефонные звонки раздавались на столах начальника штаба и командующего. Звонили из армий, из Северного и Балтийского флотов, из Генштаба и из многих других мест, на запросы которых требовалось давать немедленные и исчерпывающие ответы.

Наметив с Д. Н. Никишевым план работы на ближайшие часы, мы с К. А. Мерецковым спустились в мой кабинет, пригласив с собой начальника разведывательного отдела штаба округа П. П. Евстигнеева для того, чтобы во всех деталях разобраться в обстановке на финской границе и прежде всего уточнить характер группировки, созданной финнами и немцами против нас.

Доклад П. П. Евстигнеева, подкрепленный целым рядом документов, убеждал в том, что на мурманском и кандалакшском направлениях развернулись по одному немецкому корпусу, усиленных финскими войсками.

На петрозаводском направлении и против Карельского перешейка, как и предполагалось, развернулась главная группировка финнов в составе 12-14 пехотных дивизий и 4-5 отдельных бригад, из них более половины против Карельского перешейка.^[5]

Соотношение сил на любом из рассмотренных направлений и на всем театре военных действий складывалось явно не в нашу пользу.

Трудно было найти причины тому, что ни немцы, ни финны не начали сразу же наступления одновременно с развертыванием боевых действий на западных границах нашей страны. Возможно, таков был план войны — начинать наступление против Ленинграда лишь после того, как обозначится значительный успех на западе, или же первоначальная пассивность противника объяснялась недостаточной готовностью финнов и гитлеровских корпусов на севере. В те часы было трудно найти ответы на эти вопросы, но следовало сделать только один вывод, что наступление на нашем участке фронта может начаться в любой день и даже в любой час. Соответственно этому следовало принять все меры к усилению обороны, повышению бдительности и находиться в постоянной готовности к отражению наступления противника. Нужные распоряжения были отданы штабу и начальникам родов войск и служб округа, а также всем командармам по телефону.

К большому сожалению, в округе крайне незначительными были запасы взрывчатки, противотанковых мин, колючей проволоки и других средств для усиления обороны. Эти запасы планировалось создавать во второй половине 1941 г., а в основном в 1942 г. Пришлось рекомендовать заинтересованным начальникам обратиться за помощью к местным властям и всемерно использовать местные ресурсы.

Особенно горячо и оперативно откликнулся на наши просьбы секретарь горкома партии А. А. Кузнецов, направивший сразу же в штаб округа ответственных представителей горкома, связанных с производством и промышленностью города.

В тот же день были объявлены указы о мобилизации, о введении военного положения в ряде республик и областей и ряд других, связанных с начавшейся войной. Страна переводилась на военные рельсы. Мобилизация в Ленинграде проходила успешно.

К исходу дня, вернее поздно ночью, были получены донесения о том, что войска округа почти везде заняли свои районы по плану прикрытия, что в наших условиях было равносильно занятию обороны, причем без всяких помех со стороны противника.

Бессонная и напряженная ночь и тревожное утро на всех границах округа прошли без особых происшествий.

Только утром 23 июня мы смогли разобраться в обстановке, складывающейся у нашего левого соседа — Северо-Западного фронта. Первый день войны был для него очень тяжелым. На рассвете 22 июня войска 8-й и 11-й армий, причем хорошие, кадровые, в должной мере обученные и подготовленные, не успевшие еще сосредоточиться и развернуться на границе и занять оборону, подверглись мощному удару танковых и моторизованных дивизий немцев, поддержанных массированными ударами авиации и артиллерии. Несмотря на героическое, а местами прямо-таки отчаянное сопротивление, наши войска были вынуждены отходить по всему фронту, в ряде случаев недостаточно организованно. Связь систематически нарушалась, поэтому штабу фронта трудно было определить положение большинства дивизий и даже штабов некоторых корпусов.

К исходу дня противнику удалось отбросить наши войска от госграницы, на отдельных участках выйти к Неману и даже переправиться через него, т. е. вторгнуться на нашу территорию на глубину от 20 до 45 км.

Тяжелая обстановка складывалась и на обоих флангах Западного Особого военного округа, где наши войска отступили примерно на такую же глубину.

Оценивая происходящие события, мы приходили к выводу, что первый день войны оказался для наших Вооруженных Сил, да и для всей страны очень тяжелым, что немало встревожило и нас, проведших этот день в относительно спокойных условиях.

К. А. Мерецков порекомендовал приступить к выбору и рекогносцировке возможных оборонительных рубежей между Псковом и Ленинградом, с немедленным вслед за этим развертыванием на них оборонительных работ с привлечением свободных войск, а главное — местного населения.

Такой совет бывшего начальника Генерального штаба, бесспорно лучше кого-нибудь другого знавшего наши возможности и перспективы развития событий, заставил призадуматься. Мы опасались, не вызовет ли это нездоровых и упадочнических настроений. Конечно, будучи в принципе согласным с К. А. Мерецковым, с его советами и рекомендациями, я счел необходимым этот вопрос тщательно согласовать и обсудить с руководителем Ленинградской городской парторганизации А. А. Кузнецовым. Однако чтобы не терять времени, после беседы с К. А. Мерецковым я вызвал к себе своего заместителя, достаточно опытного генерала К. П. Пядышева, которому и была поручена подготовка рубежей на юго-западе Ленинграда. Уже утром следующего дня (24 июня) К. П. Пядышев доложил о составе, порядке и сроках работ рекогносцировочных групп, о примерной организации и последовательности оборонительного строительства. Основным рубежом намечалась река Луга почти на всем ее протяжении и далее Мшага, Шимск до озера Ильмень, с развитым и укрепленным предпольем, бравшим свое начало от реки Плюссы. Второй рубеж обороны предполагалось создавать по линии Петергоф, Красногвардейск (Гатчина), Колпино. И, наконец, завершающий рубеж намечался по линии Автово, окружная железная дорога до ст. Предпортовая, Средняя Рогатка и поселок Рыбацкое на Неве. При взгляде на карту с нанесенными на ней рубежами, конечно, бросались в глаза большие разрывы между ними. Однако отсутствие необходимого числа свободных войск и недостаточная уверенность в возможности массового привлечения населения на работы вынудили согласиться с предложенной схемой. В тот же день, когда еще на границе с Финляндией было по-прежнему спокойно и наши войска там продолжали совершенствовать оборону, немцы продолжали наступление в Прибалтике и их передовые части на ряде участков уже подошли к Западной Двине, которая находилась примерно на полпути между госграницей и Псковом. Дальше уже откладывать было нельзя, и мы собрались на Военный совет фронта с участием А. А. Кузнецова и Т. Ф. Штыкова, где К. П. Пядышев подробно доложил схему оборонительных рубежей на псковском направлении, а также некоторые расчеты, связанные с необходимостью привлечения рабочей силы и механизмов. После ряда вопросов и обмена мнениями схема обороны была утверждена. Также было решено немедленно приступить к работам сперва саперными и даже понтонными частями, которые предложил начальник инженерного управления фронта Б. В. Бычевский. Однако, несмотря на то что все члены Военного совета высказались единогласно за мобилизацию населения как области, так и самого Ленинграда, мы с А. А. Кузнецовым, понимая всю политическую значимость этого вопроса, решили все же посоветоваться с А. А. Ждановым, срочно возвратившимся из отпуска.

Выслушав нашу информацию об обстановке на Северо-Западном фронте и решении об укреплении подступов к Ленинграду с юго-запада, А. А. Жданов в принципе согласился с нами, хотя и обратил внимание на все неприятности, связанные с привлечением ленинградского населения на оборонительные работы в первые же дни войны. Учитывая значение этих мероприятий, А. А. Жданов решил все же посоветоваться с И. В. Сталиным и сразу же доложил ему об этом по телефону. Разговор носил несколько затяжной характер. По фразам Жданова чувствовалось, что ему приходится убеждать Сталина, а по окончании переговоров, положив трубку, он сказал, что Сталин дал свое согласие, указав одновременно на необходимость провести большую разъяснительную работу среди населения.

27 июня на заседании Военного совета фронта после всестороннего обсуждения предложений, внесенных секретарями горкома и обкома партии, было принято постановление о прекращении строительства Ленинградского метро, электростанций и других объектов с передачей всей высвобождающейся рабочей силы, техперсонала, механизмов и автотранспорта на оборонительные работы.

Обком и горком партии на своих специальных заседаниях приняли решения, определявшие задачи партийных организаций и органов Советской власти в условиях войны и степень их ответственности за строительство оборонительных рубежей. Это широкое привлечение общественности оказало не поддающуюся оценке помощь войскам фронта.

В тот же день было принято и другое важное решение — об организации на добровольных началах дивизий народного ополчения (ДНО).

В ответ на попытку финской авиации 23 и 24 июня бомбардировать Ленинград, Кронштадт и города Карело-Финской ССР нарком приказал подготовить и 25-го провести объединенными усилиями бомбардировочной авиации фронта, Северного и Балтийского флотов одновременный удар по аэродромам базирования немецкой и финской авиации на территории Финляндии.

Для нас это был первый в этой войне случай совместных действий ВВС флотов и фронта, что потребовало тщательной и всесторонней их подготовки. Главная ответственность возлагалась на командующего ВВС фронта генерала А. А. Новикова и его штаб, которым удалось хорошо спланировать операцию и добиться неплохих результатов. Около 20 аэродромов подверглись мощным ударам, в ходе которых было уничтожено или повреждено много самолетов противника.

Ленинград постепенно превращался в прифронтовой город. На площадях и улицах, прилегавших к казармам, ополченцы, многие с усами, кое-кто и с бородой, в новом обмундировании и с противогазами на боку, занимались строевой подготовкой, старательно выполняя команды своих начальников. А по сторонам толпились мальчишки и девчонки, с любопытством разглядывая эту непривычную для них картину и стараясь отыскать среди обучавшихся своих отцов или братьев. У многих ребят в руках узелки или свертки с «гостинцами».

Почти на всех площадях устанавливались зенитные батареи, а их расчеты или окапывали свои орудия, или обкладывали их мешками с песком, занимаясь в промежутках между работами огневой тренировкой. На многих улицах с помощью лебедок поднимались на площадки, оборудованные на крышах домов, разобранные на части зенитки. В парках и скверах и просто во дворах укрывались приспущенные на день аэростаты воздушного заграждения, под которыми безмятежно после бессонной ночи спали «аэростатчики». У многих зданий густыми облаками стояла пыль. Это расчищались от скопившихся за многие годы хлама и мусора подвалы, приспосабливавшиеся под убежища. К ним то и дело подходили машины с кирпичом, цементом, балками и бревнами. По всему городу памятники обшивались деревянными каркасами, которые затем обкладывались мешками с землей, так же как и большие витрины магазинов на Невском, Литейном и других главных магистралях города. На крыши и стены городских зданий, характерных своей конфигурацией, наносилась камуфляжная окраска, которая в сочетании с подвешиваемыми маскировочными сетями должна была преобразить объекты и тем самым затруднить прицельное бомбометание. Город всесторонне готовился к героической борьбе пока только с вражеской авиацией, не предвидя, конечно, что станет еще и объектом изнурительных артиллерийских обстрелов в дни тяжелой блокады.

Полным ходом и в большом объеме развернулись в эти дни подготовительные мероприятия по организации оборонительных работ, созданию аппаратов управления и технического руководства, проводились меры по привлечению к трудовой повинности сотен тысяч людей и переброске большого количества механизмов и строительных материалов на оборонительные рубежи. В конце июня в предполье Лужской оборонительной полосы развернули работы кадровые инженерные и саперные части, выдвинутые к реке Плюссе, а с первых чисел июля началось строительство оборонительных сооружений силами населения и привлеченных из города строительных организаций.

События, развертывавшиеся в Прибалтике, вынуждали нас действовать быстро. К началу июля немцы форсировали Западную Двину и продолжали развивать наступление теперь уже ярко выраженными группировками: одной, по всем данным главной, — на псковском направлении и другой — в глубину Эстонии, на Таллин. Угроза Ленинграду стала явной, и настала пора реализовать имевшиеся у Военного совета фронта соображения и наметки о выделении войск на Лужскую полосу обороны. К этому времени юго-западнее Ленинграда уже находились 191-я сд (в районе Нарвы) и Ленинградские стрелково-пулеметное и пехотное училища. В район Луги перебрасывалась из Боровичей отмобилизованная 177-я сд. Кроме того, командование фронта намечало выдвинуть на Лужскую полосу обороны горно-стрелковую бригаду и 3 дивизии народного ополчения первой очереди формирования со сроками готовности 7 июля.

С какой горечью мы вспоминали в те дни о нашем 1-м мехкорпусе, который перед войной дислоцировался в районе Луга — Псков — Остров, а 1-я танковая дивизия этого корпуса была переброшена на север, западнее Кандалакши. Распоряжением Генштаба 30 июня корпус был передан в состав Северо-Западного фронта. 1-я танковая дивизия была затем возвращена в конце июля под Ленинград (в район южнее Гатчины), а в начале августа направлена на усиление Кингисеппского участка обороны.

Для объединения войск, выделявшихся на Лужскую полосу обороны, формировалась Лужская оперативная группа (ЛОГ), командование которой возлагалось на К. П. Пядышева.

26 июня Финляндия объявила войну Советскому Союзу, а 29-го рано утром командующий 14-й армией доложил, что на мурманском направлении в 3 часа утра после сильных бомбовых ударов и мощной артиллерийской подготовки враг перешел в наступление.

1 июля противник развернул наступление также в направлении Кандалакши и Кестеньги.

Против Петрозаводска и Карельского перешейка финны пока не развертывали активных боевых действий, зато в Прибалтике обстановка становилась все более угрожающей. 5 июля фашисты захватили Остров и стремительно продвигались к Пскову, имея в голове своего клина 2 корпуса 4-й танковой группы. Наступили очень тревожные дни. Лужская оборонительная полоса, работы на которой начались только несколько дней назад, совершенно не была готова. Дивизии народного ополчения, предназначенные для обороны этой полосы, еще формировались и не прошли даже элементарного обучения и сколачивания. В этой обстановке Военный совет решил снять с петрозаводского направления единственную там резервную 237-ю дивизию, а с Карельского перешейка резерв фронта — 78-ю сд и две танковые дивизии 10-го мехкорпуса из резерва командующего 23-й армией и направить их на лужское направление. Эти меры значительно ослабляли наш северный участок. и поэтому были нежелательными и крайне рискованными. Но другого выхода из создавшегося положения у нас не было.

10 июля Государственный Комитет Обороны принял решение об образовании трех главных командований. Северный и Северо-Западный фронты объединялись главкомом Северо-Западного направления К. Е. Ворошиловым и членом Военного совета А. А. Ждановым. К. Е. Ворошилов немедленно прибыл в Ленинград с небольшим штабом, возглавлявшимся генералом М. В. Захаровым. Вскоре, к нашему большому огорчению, главком приказал обе стрелковые дивизии и одну танковую, снятые нами с северного участка и направленные на лужское направление, передать Северо-Западному фронту. Это его решение не обсуждалось на Военном совете и поэтому было для нас совершенно неожиданным. Мне пришлось поручить штабу изыскивать еще какие-либо возможности для усиления Лужской оперативной группы, а самому немедленно выехать туда с тем, чтобы внести необходимые поправки в организацию обороны. После всестороннего обсуждения с К. П. Пядышевым и его штабом был найден только один выход из положения — растянуть соответственно участки обороны имеющихся войск (с учетом подходящих ДНО), конечно, до разумных пределов, а на менее важных направлениях ограничиться наблюдением небольшими отрядами.

Я просил К. П. Пядышева, расставаясь с ним, все перегруппировки произвести как можно быстрее и оперативнее, так как между Псковом и рекой Плюссой никаких войск, кроме отходящих в беспорядке разрозненных групп Северо-Западного фронта, нет, а особенно полагаться на успешное сопротивление наших войск в предполье нельзя.

9 июля враг овладел Псковом, а 10-го финские войска перешли в наступление на петрозаводском направлении.

Так как события, развернувшиеся на крайнем севере в конце июня-начале июля, имели только косвенное отношение к битве за Ленинград, при совместном анализе и оценке этого наступления финнов мы приходили к единодушному выводу, что сигналом ему послужил выход гитлеровцев за реку Великую и овладение Островом и Псковом. Наши уже послевоенные исследования не дают исчерпывающих ответов на этот вопрос. Советские и финские историки объясняют эту задержку финских войск в их наступлении на Петрозаводск просто их неготовностью.

12 июля немецко-фашистские войска, наступавшие вдоль шоссе Псков — Луга, вышли к переднему краю нашего предполья на реке Плюссе и завязали бои с прикрывавшими его войсками. Теперь Северный фронт вел борьбу на двух диаметрально противоположных направлениях — на севере и на юге от Ленинграда. С этого дня начинается самая напряженная боевая деятельность войск, штабов, политорганов, старшего командования, партийных и советских организаций города и области, да и всего населения, находившегося во фронтовой зоне.

Днем 13 июля в Смольном, куда мы были вызваны с начальником штаба, К. Е. Ворошилов, заслушав краткий доклад о событиях, происшедших за сутки, обратился к нам с вопросом, как мы расцениваем обстановку у нашего соседа в связи с тем, что немцы овладели Псковом и Островом и вышли к реке Плюссе. Вопрос для нас не был нов. Мы не раз уже обсуждали с Д. Н. Никишевым положение и перспективы развития событий в Эстонии, где 8-я армия была полностью отрезана от войск фронта и по существу действовала самостоятельно. Ее надо было подчинить или командующему Балтийским флотом, или нам. К. Е. Ворошилов полностью согласился с нашими предложениями и тут же высказал соображения о целесообразности передачи 8-й армии в состав Северного фронта. Его поддержали А. А. Жданов и М. В. Захаров. Мы не возражали. Хотя это переподчинение 8-й армии и возлагало на нас дополнительные хлопоты и заботы, но другого, более логичного решения быть не могло. Одновременно было решено передать в состав войск нашего фронта 41-й стрелковый корпус Северо-Западного фронта, который после боев за Псков оторвался от своей 11-й армии и сейчас сосредоточивался в районе Гдова.

Директивой главкома, отданной в тот же день, 8-я армия включалась в состав Северного фронта, и на нас легла ответственность за оборону территории Эстонии, в том числе островов Моонзундского архипелага. К этому времени 8-я армия своими шестью до предела обескровленными дивизиями, насчитывавшими в своем составе 2500-3000 человек, с мизерным количеством техники, вела бои на фронте протяжением до 180 км — от Пярну на побережье Рижского залива и до западного побережья Чудского озера. Частью своих сил армия держала оборону острова Эзель.

Уже в первом донесении командующий 8-й армией генерал-лейтенант Ф. С. Иванов докладывал, что ведет бои с превосходящими силами противника, малочисленные дивизии армии обороняются на широких фронтах и между ними имеются большие промежутки. Никаких резервов армия не имеет. Он настойчиво просил дать ему пополнение людьми и техникой. В сложившейся обстановке оборона хотя бы северной части Эстонии имела для нас огромное значение потому, что с ее потерей мы лишались военно-морских баз и открывали врагу новое, кратчайшее направление на Ленинград — через Нарву и Кингисепп. Вместе с тем противнику предоставлялась бы возможность создать свои военно-морские и воздушные базы в непосредственной близости от Ленинграда и Кронштадта. Все это мы прекрасно понимали, но оказать в ближайшие дни какую-либо практическую помощь 8-й армии были просто не в состоянии.

В районе Лужской полосы обороны обстановка продолжала обостряться с каждым днем. В завязавшихся с утра 13 июля боях в полосе нашего предполья южнее Луги вражеские атаки уверенно отражались героическим сопротивлением как частей прикрытия, так и контратаками отдельных отрядов, выдвигавшихся с главной полосы обороны.

14 июля, когда 191-я стрелковая дивизия, оборонявшаяся до этого по реке Нарве фронтом на запад, совершила перегруппировку, чтобы прикрыть с юга направление на Кингисепп до подхода к реке Луге частей 2-й ДНО, гитлеровские танки и мотопехота вышли к реке у Поречья, переправились через нее и захватили плацдарм с большим селом Ивановским. Узнав о столь неприятном событии и обсудив с Д. Н. Никишевым наши возможности, мы решили срочно направить под Веймарн танковый батальон Бронетанковых курсов усовершенствования комсостава из района Красного Села (марш около 100 км), всемерно форсировать перевозки 2-й ДНО, потребовать от начальника инженерного управления подать в тот район как можно больше противотанковых мин и колючей проволоки, а также направить туда ближайший саперный батальон. Командующему ВВС мы приказали вести непрерывную и тщательную разведку всех маршрутов, ведущих к Кингисеппу и Веймарну с юга, и при обнаружении колонн противника немедленно высылать на них бомбардировщиков.

Проинформировав К. П. Пядышева о наших решениях, мы потребовали от него принятия всех мер для ликвидации этого первого немецкого плацдарма на реке Луге с привлечением имеющихся вблизи частей и первых эшелонов дивизий народного ополчения. Было очень рано, поэтому К. Е. Ворошилова мы будить не стали, и, договорившись с Д. Н. Никишевым, что он позднее доложит главкому обо всем происшедшем и наших мероприятиях, я выехал в Веймарн. По дороге мы с трудом обогнали танковый батальон, двигавшийся на очень больших скоростях, и вскоре въехали в Веймарн, где продолжались пожары, вызванные недавней бомбежкой, произведенной вражескими самолетами. Как выяснилось, гитлеровцы, очевидно заметив выгрузку эшелонов 2-й ДНО, бомбили станцию. На южной окраине небольшого города повстречались с уже прибывшим сюда К. П. Пядышевым и командиром дивизии ополченцев Н. С. Угрюмовым. Он в очень мрачных тонах обрисовал положение дел в дивизии. Из кадровых офицеров у него были только командиры полков и несколько командиров батальонов. Ротные и взводные командиры — в подавляющем большинстве призванные из запаса, прошедшие подготовку на военных кафедрах гражданских вузов, никакого опыта в командовании подразделениями не имели. Боевая слаженность частей и подразделений низкая, так как времени на обучение было очень мало. Первый эшелон дивизии при выгрузке попал под бомбежку, имеется много убитых и раненых, что отрицательно сказалось на настроении людей. Взвесив все эти данные и, конечно, подбодрив командира дивизии, мы решили начинать атаку только после прибытия танков и развертывания на огневых позициях заканчивавших выгрузку двух артиллерийских дивизионов. В то же время мы рекомендовали К. П. Пядышеву немедленно возвращаться в свой штаб, так как еще неизвестно, что может принести сегодняшний день на других участках Лужской полосы обороны. Затем подождали, пока подойдут и развернутся танки и артиллерия, и, убедившись в том, что все готово и взаимодействие организовано, разрешили командиру дивизии начать наступление. Наблюдать за боем мы приготовились с небольшого бугорка, поросшего кустарником, откуда хорошо просматривалось Ивановское. В назначенное время бомбардировщики ВВС фронта и Балтфлота как будто хорошо «обработали» плацдарм, и после короткой артиллерийской подготовки наши танки пошли в атаку. Пехота же, сперва двинувшаяся за ними, встреченная пулеметным огнем, залегла недалеко от окраины села: сказались необученность и необстрелянность дивизии народного ополчения.

Вскоре, неожиданно для нас, подъехал К. Е. Ворошилов. Оставив машину неподалеку в кустах, он поднялся к нам на бугорок. Разобравшись на местности и по карте в обстановке, он потребовал от меня лично навести порядок и ликвидировать неприятеля на плацдарме. Делать было нечего! Остановив проходящий мимо нас танк, я забрался в него и вдоль опушки леса направился в сторону села Ивановское. Чем ближе мы подходили к опушке леса, тем картина все больше прояснялась. Нашей пехоты между лесом и селом не было. Она отползла на опушку, откуда и вела огонь. Танки вели единоборство с вражескими противотанковыми пушками и танками. Несколько наших танков уже горело. Вдруг, совершенно неожиданно для себя, я ощутил сильный, какой-то металлический удар по башне танка, от которого посыпалась внутренняя краска. Вслед за этим последовал второй такой же удар. «Бьет бронебойными», — закричал мне командир танка, сидевший на месте стрелка-радиста. «Давай задний ход», — ответил я ему. Но пока механик-водитель переводил рычаг скоростей и танк успел двинуться назад, мы получили еще третий снаряд в башню танка, так же как и первые два не пробивший броню нашей тридцатьчетверки. Невдалеке от бугорка, где находился К. Е. Ворошилов, наша машина, продолжавшая двигаться задним ходом, попала в большую воронку от авиабомбы, мне пришлось покинуть танк и добираться до бугорка пешком. Надо ли говорить о том, что мне очень попало от главкома за эту «танковую вылазку», но когда я доложил ему все виденное мною под Ивановским, он как будто смирился и, запретив мне впредь повторять подобные эксперименты, предложил высказать соображения по дальнейшим действиям.

Трудно было предложить что-либо конкретное в данную минуту. Соседняя справа кадровая 191-я дивизия с минуты на минуту может подвергнуться удару. Слева пехотное училище обороняется на широком фронте и уже отражает попытки неприятеля захватить плацдарм у Сабска. Оставалось единственное решение — прекратить наши бесплодные атаки, отвести танковый батальон на опушку леса и, оставив при нем небольшое прикрытие из ополченцев, обязать его парализовать попытки противника к дальнейшему развитию плацдарма. Конечно, оборона танков ночью — это очень сложная для них задача, но пока другого выхода не было. Артиллерийский полк 2-й ДНО, к счастью, оказался наполовину кадровым, поэтому от него тоже можно было потребовать выдвижения отдельных орудий от каждой батареи для ведения огня прямой наводкой непосредственно на передний край, и тем самым относительно надежно прикрыть на ночь ополченцев, привести последних в порядок, а затем уже с командирами частей и подразделений подвести итоги первого боевого дня и решить, что делать дальше. Я лично не верил в то, что завтра дивизия народного ополчения будет готова к решительному натиску на врага и сумеет вышибить его с плацдарма, и поэтому предложил К. Е. Ворошилову приказать прибывшему к нам Б. В. Бычевскому за ночь обложить захваченный немцами плацдарм противотанковыми минами и по возможности проволочными заграждениями. Главком согласился с нашими соображениями.

Вспоминая сейчас этот первый день нашего непосредственного соприкосновения с врагом, мне не хочется умолчать об одной детали, на первый взгляд небольшой и даже не существенной, но все же заслуживающей внимания. Когда совсем рядом мимо нас проносили на носилках раненого, через бинты которого уже просачивалась кровь, К. Е. Ворошилов взмахом руки приказал носильщикам остановиться и сам подошел к пострадавшему в первом бою. Раненый, едва ворочая языком, пытался отвечать на несложные вопросы главкома. Из ответов следовало, что он — рабочий завода «Электросила», ранен под Ивановским, но надеется, что останется живым и еще покажет врагу, на что способен ленинградский пролетариат. Когда носилки тронулись дальше, К. Е. Ворошилов обратился ко мне с вопросом, почему бы не наградить раненого орденом или медалью.

— Прав у нас таких нет, — ответил я.

— Как так нет, — с жаром говорил главком, — что за чушь?

— Конечно чушь, если не сказать больше. Это все на фронте прекрасно понимают, но только награждением медалями и орденами пока ведает лишь Верховный Совет СССР, — ответил я.

— Не может быть, — возражал Ворошилов, — значит, всех этих славных героев надо к наградам представлять в Москву? Это же недопустимо. Солдат и офицеров надо награждать тут же на поле боя или же сразу после боя. Надо дать права награждения медалями и орденами по крайней мере комдивам и командармам, а о комфронтах я уже и не говорю. Я об этом буду просить Сталина и думаю, что он согласится с такими предложениями.

Я напомнил главкому, что этот вопрос не нов и что уже в 1938 г., после Хасанских событий на Дальнем Востоке, закончившихся 6 августа, награды вручались только в конце февраля 1939 г., т. е. почти через 7 месяцев, и что о ненормальностях такого положения тогда наркому обороны докладывалось и вносились совершенно конкретные предложения об установлении особого порядка награждения орденами и медалями в военное время, особенно в действующей армии. К. Е. Ворошилов на это ничего не ответил. Позднее, при удобном случае, он рассказал мне, что о ненормальностях с награждениями в военное время он докладывал Сталину и тот пообещал разобраться в этом. 22 октября 1941 г. право награждения орденами и медалями от имени Президиума Верховного Совета СССР было предоставлено военным советам фронтов и флотов.

Затем К. Е. Ворошилов уехал в Ленинград, а я остался в Веймарне, чтобы проследить за исполнением отданных на ночь распоряжений и принять решение на следующий день. Фашисты на ночь угомонились. Только бесконечные осветительные ракеты будоражили темное небо, а периодические очереди автоматов как бы подтверждали их неусыпную бдительность.

Под утро этой бессонной ночи мы вновь встретились с командиром 2-й ДНО, который доложил результаты вчерашнего боя, а они были очень неутешительными. После небольшой артиллерийской подготовки, когда танки по условленному сигналу пошли в атаку на Ивановское, пехота 2-й ДНО поднялась и двинулась за ними, но, попав под сильный пулеметный и автоматный огонь, залегла. Потом, после повторных вызовов артогня, командирам удавалось еще несколько раз поднимать стрелков в атаку, но каждый раз она захлебывалась под непрекращавшимся огнем пулеметов и автоматов. В результате пехота отползла назад к опушке леса, забрав раненых. Потери убитыми и ранеными были очень большими, и вряд ли сегодня дивизия смогла бы возобновить наступление. После долгих размышлений, взяв на себя очень большую ответственность, я приказал командиру дивизии перейти к обороне по опушке леса, а Б. В. Бычевскому, находившемуся тут же, отдал распоряжение как можно плотнее заминировать этот участок и установить надежные проволочные заграждения. После этого я убыл в Ленинград, куда меня настойчиво просил прибыть начальник штаба фронта в связи с резким обострением положения на петрозаводском направлении.

Вернувшись в штаб фронта, я узнал, что финны стремятся выйти к северо-западному побережью Ладожского озера, а находящиеся здесь наши части не в состоянии остановить этот натиск врага. 16 июля финны вышли к Ладожскому озеру и тем самым разрезали наши войска на две части. Пришлось 168-ю сд 7-й армии, впоследствии прославленную, передать в подчинение командующего 23-й армией генерала П. С. Пшенникова, потребовав от него пристального внимания своему правому флангу.

Итак, плацдармы под Веймарном и в районе Б. Сабска, разгоревшиеся бои в предполье на реке Плюссе, южнее Ленинграда, выход финнов к Ладожскому озеру севернее города ставили командование фронта в очень затруднительное положение.

Резервов мы уже почти не имели. Надо было придумывать, комбинировать и изобретать, надо было на карту ставить все, чем мы располагали, чтобы отстаивать пока еще на дальних подступах Ленинград. В нашем распоряжении имелись отдельные части, заканчивавшие формирование и элементарное обучение: это противотанковый истребительный полк, отдельные механизированный и мотоциклетный и, наконец, запасный полк, которые мы бы могли перебросить на петрозаводское направление для помощи командующему 7-й армией. Могли бы мы, конечно, помочь ему в какой-то мере и авиацией, и кораблями Ладожской военной флотилии. Эти предложения я доложил К. Е. Ворошилову.

Между тем финские войска, прорвавшись к Ладожскому озеру и развивая свое наступление на Олонец и Петрозаводск, одновременно вели настойчивые атаки по правому флангу 23-й армии, оборонявшей Карельский перешеек, постепенно вытесняя ее с небольшого промежутка между госграницей и Ладожским озером. Здесь бои носили очень упорный характер.

Наши контрудары на петрозаводском направлении начались 23 июля и имели вначале некоторый успех, но затем войска выдохлись и после ряда безрезультатных атак стали закрепляться на достигнутых рубежах. Наступление финнов было, тем не менее, приостановлено, что позволило нам после подхода из резерва Ставки 272-й сд и переброски в район боев из Ленинграда 3-й ДНО возобновить наши контрудары, которые нанесли большие потери финским войскам и ослабили их натиск.

23 июля при очередной встрече К. Е. Ворошилов сообщил мне, что из разговора со Ставкой он понял, что она считает необходимым для более оперативного управления войсками, выделенными для обороны Лужской оборонительной полосы, реорганизовать ее в три самостоятельных участка — Кингисеппский, Лужский и Восточный. (Впоследствии Восточный участок был подчинен командующему 48-й армией Северо-Западного фронта. – Прим. автора).

Как бы ни были затруднительны подобные мероприятия в ходе уже ведущихся боев — ведь надо было создавать новые штабы и искать и подбирать для них людей, в том числе и командующих, мы все-таки согласились с тем, что одному К. П. Пядышеву и его маленькому штабу трудно руководить и управлять войсками на фронте почти в 200 км, и поэтому целиком поддержали это предложение. Срочно были составлены соответствующие директивы, а командующими участками были назначены: Кингисеппским — генерал В. В. Семашко, Лужским — случайно примкнувший к нашему фронту со своим штабом генерал Северо-Западного фронта А. Н. Астанин и Восточным — генерал Ф. Н. Стариков. Штаб Лужской оперативной группы расформировывался, а его офицеры и генералы направлялись на укомплектование штабов участков. Все перечисленные участки подчинялись непосредственно командующему фронтом.

8 августа гитлеровцы по заведенному у них порядку после артиллерийской и авиационной подготовки перешли в решительное наступление с Ивановского и Б. Сабского плацдармов и, преодолевая созданные здесь заграждения и сопротивление наших войск, сравнительно глубоко вторглись в расположение наших оборонявшихся частей. Весь день бои носили очень ожесточенный характер. Все, что только было можно, что было в какой-то степени боеспособно, мы направили в этот район боев. Однако наши контратаки и контрудары, безусловно задерживая противника, не могли решить основной задачи — полного его разгрома. Враг настойчиво рвался к Ленинграду, вводил все новые и новые войска, мы же ему противопоставляли наспех созданные дивизии народного ополчения. Неплохо зарекомендовал себя в этих боях Кингисеппский укрепрайон и 191-я стрелковая дивизия, 1-я танковая дивизия, 2-я и 4-я ДНО, Ленинградское пехотное училище, сводный батальон моряков, наши танкисты, летчики и саперы.

К началу этого наступления вражеских войск еще больше осложнилась обстановка в Эстонии. Прорвав оборону малочисленных сил 8-й армии, противнику удалось разрезать ее боевые порядки, выйти к Финскому заливу и вынудить 11-й корпус отойти на Нарву, а 10-й — на Таллин, еще не подготовленный к обороне.

Возникло естественное беспокойство за основную базу Балтфлота. Командующий флотом В. Ф. Трибуц, получивший в свое подчинение 10-й стрелковый корпус, всемерно усилил его наспех создаваемыми батальонами моряков, поддерживал войска огнем береговой и корабельной артиллерии и принимал настойчивые меры по созданию на подступах к Таллину оборонительных рубежей силами населения города и его окрестностей.

Против Лужского участка обороны противник, постепенно накапливая силы, приступил к более активным и решительным действиям в полосе предполья, преодолел его и 11 августа прорвал оборону 177-й сд, оборонявшей основное направление — шоссе Псков—Ленинград. Этому направлению мы уделяли особое внимание. Мне пришлось бывать там не один раз, проверяя ход оборонительных работ, которые, кстати сказать, велись здесь одним из самых мощных и организованных коллективов строителей, располагавшим большим числом рабочей силы и механизмов. Нам удалось создать много железобетонных и броневых сооружений, противотанковых рвов, эскарпов и различного рода препятствий.

К счастью, бои под Лугой приняли упорный и затяжной характер. Части 177-й дивизии, которой командовал очень опытный и храбрый полковник А. Ф. Машошин, при поддержке 10-го мехкорпуса и сводной артиллерийской группы полковника Г. Ф. Одинцова изматывали и изнуряли противника, наносили ему большие потери и упорно удерживали рубежи в глубине своей обороны.

В дни тяжелых и напряженных боев на территории Эстонии, на кингисеппском и лужском направлениях, на Карельском перешейке немцам удалось прорвать оборону правого крыла Северо-Западного фронта (48-й армии) и 16 августа овладеть западными районами Новгорода.

Это обстоятельство совершенно оголило левый фланг Лужского участка обороны, а следовательно и всего фронта.

Понимая все значение для обороны Ленинграда кингисеппского направления, мы принимали все меры для усиления этого направления и сосредоточивали туда все, чем тогда располагали. Сюда откатывался 11-й корпус вместе с управлением 8-й армии. Надо было навести там элементарный порядок. Не один день вместе с А. А. Кузнецовым мы провели у командующего Кингисеппским участком обороны генерала В. В. Семашко, разбираясь в боевых делах, давая указания и распоряжения. Бои там носили исключительно ожесточенный характер. Но превосходство врага в силах, особенно в технике, обеспечивало ему преимущество. В результате многодневных боев нам удалось вывести оставшиеся части 8-й армии из Эстонии на побережье Финского залива и удержать за собой часть побережья Финского залива в районе Ораниенбаума, а войска Кингисеппской группы с боями отвести на Красногвардейскую оборонительную позицию, которая к этому времени была достаточно укреплена и в какой-то степени занята войсками.

Очень усложнялась обстановка юго-восточнее Ленинграда. Овладев станцией Чудово, захватчики повели наступление вдоль железной дороги и шоссе Москва — Ленинград и одновременно развернули часть своих сил против Волхова и Мги. Вынужденный отход нашей Кингисеппской группы войск и выход врага, прорвавшегося через Чудово и Любань, к переднему краю Красногвардейского укрепрайона у Колпино поставили в очень тяжелое положение войска Лужского участка обороны, которые теперь оказались в полуокружении. После нескольких неудачных попыток организованно вывести эти войска из окружения командующий Лужским участком обороны генерал А. Н. Астанин получил распоряжение уничтожить или закопать материальную часть и выходить из окружения мелкими группами в заданных направлениях.

К моменту начала боев непосредственно на переднем крае Красногвардейского укрепрайона часть наших войск на Карельском перешейке, прижатых к побережью Ладожского озера, была вывезена Ладожской военной флотилией. Несколько позже силами и средствами Балтийского флота наши дивизии, собравшиеся после тяжелых боев в районе Койвисто (Приморска), были доставлены в Ленинград. Кстати, финская пресса в ходе войны и после нее сообщала о полном уничтожении этих трех дивизий, хотя пополненные личным составом и техникой дивизии эти дрались до конца войны, заслужив ордена и почетные звания. 22-й (Карельский) укрепрайон, прикрывавший непосредственные подступы к Ленинграду, приведенный нами в хорошее оборонительное состояние, принимал на себя отходившие части и подразделения 23-й армии.

В 20-х числах августа по «ВЧ» позвонил из Ставки А. М. Василевский и попросил обрисовать обстановку в районе Чудова. Ответ был кратким: бои ведутся непосредственно за Чудово, частью сил враг развивает наступление на Любань.

После уточнения воздушной обстановки А. М. Василевский сообщил, что на другой день в Ленинград вылетает комиссия ГКО, причем полетит она до Череповца, а оттуда мы обязаны доставить ее в город специальным поездом. Комиссия эта добиралась до нас с большим трудом, так как враг за последние дни неоднократно бомбил Мгу. Пришлось срочно посылать на Мгу для встречи комиссии, застрявшей на разрушенной станции, спецпоезд из Ленинграда и на всякий случай группу легковых автомашин.

На вокзал встречать комиссию выехали К. Е. Ворошилов и А. А. Жданов, а часа через два я был вызван в Смольный с картой обстановки и данными о составе фронта.

Обстановка была малоутешительной: севернее и южнее Ленинграда бои приближались непосредственно к городу. Войск у нас, если судить по номерам дивизий, было как будто бы много, поэтому нам стоило большого труда доказать комиссии, что абсолютное большинство дивизий крайне истощено и по своей укомплектованности и оснащению имеет низкую боеспособность. Пополнять же и восстанавливать их в бою невозможно. Когда позволяет обстановка вывести ту или иную дивизию в резерв, мы принимаем все меры к тому, чтобы их элементарно восстановить. Тем не менее, мы выслушали много упреков за состояние войск и медленное восстановление их боеспособности. Затем обсуждалась возможность создания в короткие сроки своеобразного укрепрайона, преимущественно из танков, для перехвата основных направлений на рубеже примерно Тихвин — Волхов, чтобы ни в коем случае не допустить соединения финнов с немцами, а также вопросы усиления Красногвардейского укрепрайона танками и артиллерией.

События между тем развивались очень стремительно, а танков было еще крайне мало, поэтому предложение о создании «бронетанкового укрепрайона» повисло в воздухе.

После этого нам было сообщено, что в связи с тем, что Ленинградский и Северо-Западный фронты теперь отрезаны друг от друга, Ставка считает целесообразным взять управление ими на себя. Принимая же во внимание все значение обороны Ленинграда, ГКО полагает необходимым в командование Ленинградским фронтом вступить К. Е. Ворошилову.^[6]

Он не возражал и полностью согласился с этими рекомендациями, а мне оставалось только поддержать его. В отношении моего дальнейшего использования было выдвинуто два предложения: остаться на посту заместителя командующего или же быть начальником штаба фронта. Я предоставил это решить К. Е. Ворошилову, и он высказался за мое назначение начальником штаба. Тут же результаты обсуждения организационных вопросов были доложены Ставке, которая с ними согласилась, и через несколько дней нами была получена соответствующая директива.

В последующие дни комиссия ГКО занималась изучением хода эвакуации из города населения и промышленных предприятий. Здесь мне довелось присутствовать при очень горячих разговорах. Комиссия считала, что ленинградское руководство несет ответственность за то, что эвакуация проводилась и проводится до последних дней в совершенно недостаточных темпах. Правда, к концу августа из Ленинграда было вывезено на восток и в Поволжье около 90 предприятий с соответствующим инженерно-техническим персоналом и рабочими. Комиссия же с цифрами в руках доказывала, что можно было за этот период вывезти значительно больше. Особые нарекания были высказаны по вопросам эвакуации населения. К моменту захвата противником Мги, когда была перерезана последняя железная дорога, связывавшая Ленинград со страной, из города было вывезено только около 500-600 тыс. ленинградцев, что, конечно, было мало для трехмиллионного населения города. Решено было принять все меры к усилению дальнейшей эвакуации жителей через Ладожское озеро и по воздуху.

В соответствии с решением Государственного Комитета Обороны К. Е. Ворошилов вступил в командование Ленинградским фронтом, а я приступил к исполнению обязанностей начальника штаба, но пробыл на этом посту очень недолго, так как перед началом решающего штурма противником Красногвардейского укрепленного района был отозван в распоряжение Ставки.

Прошло свыше двух лет, когда в конце апреля 1944 г. я снова вернулся в Ленинград — на пост начальника штаба фронта. За истекшее время коренным образом изменился ход событий на фронтах Великой Отечественной войны.

По дороге с Московского вокзала в Смольный я видел, как быстро восстанавливается город, израненный непрерывными обстрелами и бомбежками врага. Теперь положение Ленинграда было иным. Около трех месяцев тому назад немецко-фашистские полчища были разгромлены у его стен. Ленинград постепенно приобретал вид тылового города: ходили трамваи и троллейбусы, улицы были чистыми, завалы в основном убраны, прохожие свободно шли по тротуарам.

Главная угроза для города, исходившая от гитлеровских войск, была ликвидирована. Однако со стороны Карельского перешейка над Ленинградом по-прежнему нависали финские войска, которые находились от него всего в 30 км. Поэтому перед отъездом из Москвы в Генеральном штабе я был ориентирован о наших планах разгромить летом финскую группировку.

29 апреля утром в Смольном я представился командующему фронтом Л. А. Говорову. Он предупредил меня о необходимости немедленно включиться в работу и просил начать ее с тщательного изучения директивы Ставки о наступательной операции по разгрому финнов на Карельском перешейке. Эта директива была получена накануне, 28 апреля. Затем он попросил меня не затягивать с приемом дел, так как Д. Н. Гусев, бывший до меня начальником штаба, уже назначен командующим 21-й армией и ему необходимо было возможно скорее вступить в исполнение своих новых обязанностей.

С Д. Н. Гусевым мы были знакомы еще с довоенных времен, и поэтому никаких процедур взаимного представления и знакомства не потребовалось. Мы смогли сразу же перейти к делу.

Ровно в 18 часов мы с Гусевым были у Говорова. В его кабинете уже находились члены Военного совета фронта А. А. Жданов и А. А. Кузнецов.

По принятому порядку, Гусев четко отрапортовал о сдаче штаба, а я следом за ним — о приеме, и тут же положили на стол Говорову наши рапорты и проект приказа по фронту. Командующий их внимательно прочитал, расписался на рапортах и подписал приказ. После этого Говоров и члены Военного совета пожали нам руки. Комфронта жестом пригласил нас сесть и спросил, что нам удалось сделать за сегодняшний день.

Мы кратко доложили. После этого мы коснулись состава и задач 21-й армии, которая дислоцировалась в районе Ропши. Оказывается, данная дислокация армии указана была Ставкой. Противник должен был так рассуждать: раз Ленинградский фронт в условиях полной блокады сумел организовать и успешно провести большое зимнее наступление, то уже летом он, конечно, бездействовать не будет. Однако враг не знал, куда Ленфронт нанесет свой удар — по направлению на Эстонию или на Финляндию. Поэтому, чем дольше наша 21-я армия будет находиться в районе Ропши, тем дольше фашистское командование будут раздирать сомнения. Таким образом, эта дислокация была одним из звеньев нашей оперативной маскировки, но только одним. Общий план оперативной маскировки надлежало разрабатывать уже мне вместе со всеми начальниками родов войск и служб.

В 20 часов наше заседание закончилось.

Вернувшись в кабинет начальника штаба фронта, я пригласил к себе начальника оперативного управления генерала А. В. Гвоздкова. С ним мы договорились о порядке приема начальников управлений и отделов на завтра и о выделении мне на ночь офицера, который должен был прибыть с соответствующими картами.

Около 23 час, после краткого отдыха, я приступил к изучению директивы Ставки.

Директива, как всегда, была составлена в исключительно лаконичном стиле. Мы знали, что ее писал первый заместитель начальника Генерального штаба А. И. Антонов — очень эрудированный и высокой культуры человек, с большим опытом штабной службы. Нам было известно и как создавался этот документ.

Задолго до его написания Л. А. Говоров вместе с начальником разведуправления фронта П. П. Евстигнеевым тщательно обсуждал все накопившиеся у нас данные о финнах и их обороне. Так же тщательно была изучена по крупномасштабным картам местность на всем Карельском перешейке и особенно перед передним краем его оборонительных полос. После личных указаний Верховного Главнокомандующего о задачах фронта и средствах, выделяемых на его усиление, Говоров уже конкретно, на основе имевшихся у него данных, принял решение на проведение операции и доложил его И. В. Сталину. Затем комфронта принял участие в разработке директивы Ставки фронту.

В директиве указывалось, что Ленинградский фронт во взаимодействии с Краснознаменным Балтийским флотом должен подготовить и не позже первой половины июня с. г. провести Выборгскую операцию с нанесением главного удара вдоль побережья Финского залива в общем направлении Старый Белоостров — Выборг — Лаппенранта. Задачей этой операции являлось уничтожение основных сил финских войск на Карельском перешейке, а также выход наших войск северо-западнее и западнее Выборга, с тем чтобы создать реальную угрозу важнейшим жизненным центрам Финляндии на юге страны.

Карельский фронт, находившийся справа от Ленинградского, войсками своего левого крыла должен был наступать вдоль побережья Ладожского озера с целью разгромить основные силы финской группировки «Олонец», очистить от противника Южную Карелию и создать условия для вторжения вглубь Финляндии.

Далее следовали указания о сроках овладения некоторыми рубежами и, я бы сказал, самые интересные и ценные параграфы — о выделении фронту средств усиления из резервов Ставки. Директива также предусматривала выделение фронту пополнений рядового состава, офицеров и всевозможной техники для полного укомплектования соединений и частей фронта.

Было 4 часа, когда я отпустил помогавшего мне офицера, а сам прилег отдохнуть. Разбудили меня, как я и просил, в 8 час, а уже в 9 час. ко мне в кабинет входили вызванные мною заранее генералы Гвоздков и Евстигнеев с рулонами карт и схем. Первым докладывал П. П. Евстигнеев по большой и наглядной демонстрационной схеме. Начал он с характеристики обороны финнов. Из доклада явствовало, что к концу апреля 1944 г. на Карельском перешейке финны создали четыре оборонительные полосы с промежуточными и отсечными позициями, которые наряду с полевыми сооружениями были достаточно насыщены железобетонными, броневыми и дерево-земляными сооружениями и всевозможными препятствиями (противотанковые рвы, гранитные надолбы, завалы, минные поля, проволочные заграждения и др.). Здесь противник сосредоточил 5 пехотных дивизий, одну танковую и 4 бригады (в том числе одну кавалерийскую, одну пехотную и две береговой обороны).

После того как Евстигнеев закончил свой доклад о силах и расположении противника, Гвоздков доложил о расположении и задачах частей нашего (Ленинградского) фронта.

На р. Нарве держали оборону 8-я, 2-я ударная и 59-я армии с далеко не полными дивизиями. За ними — 8-й эстонский корпус с полнокровными дивизиями. В резерве комфронта юго-западнее Ленинграда были 30-й гвардейский и 109-й стрелковые корпуса.

На Карельском перешейке оборонялась 23-я армия.

Решение командующего на прорыв обороны финнов на Карельском перешейке сводилось к следующему: привлечь к прорыву 21-ю, 23-ю общевойсковые и 13-ю воздушную армии, а также Краснознаменный Балтийский флот и Ладожскую военную флотилию. Кроме того, на этом же направлении сосредоточить сильные резервы фронта — 2 стрелковых корпуса и 4 отдельные стрелковые дивизии. Главный удар нанести из района северо-восточнее Сестрорецка в общем направлении на Выборг частями 21-й армии (3 стрелковых корпуса) с задачей прорвать оборону финнов в полосе примерно 20 км (левым флангом вдоль Финского залива), уничтожить противостоящие силы противника и, развивая наступление, к исходу 9—11-го дня операции овладеть Выборгом.

Таковы были задачи Ленфронта по разгрому Карельской группировки противника. Затем я познакомился с работой остальных управлений и отделов штабов. Заслушав доклады их начальников, я убедился, что многие из них ничего не знают о предстоящей операции. Тем лучше. Однако некоторые из начальников по существу уже приступили к непосредственной работе по ее подготовке, отнюдь о ней не догадываясь. Так, например, отдел укомплектования подсчитывал распределение пополнения, прибывшего на фронт, а начальник топографического отдела готовил справку начальнику штаба фронта об обеспечении картами по перешейку, по Финляндии в целом, а также и по всей Эстонии. Б. В. Бычевский, начальник инженерных войск, ознакомил меня с предварительными наметками плана инженерного обеспечения операции.

Очень большая работа предстояла еще до начала операции. Между передовыми траншеями противника и нашими расстояние достигло местами 500-600 м и более. Это ставило в очень невыгодное положение наш исходный для наступления плацдарм. Необходимо было вырыть новые траншеи на удалении 150-200 м от переднего края противника, ходы сообщения, оборудовать огневые площадки, наблюдательные пункты и хотя бы подбрустверные блиндажи. Все эти работы следовало выполнять силами 23-й армии при максимальной маскировке, на которую трудно было рассчитывать в условиях белых ночей. Надлежало разработать и провести ряд больших мероприятий, чтобы убедить финнов, что мы здесь просто усиливаем свою оборону.

Я согласился с этим предложением Бычевского, после чего у нас завязалась длительная, но очень интересная и содержательная беседа по поводу предстоящей операции. Подготовка ее только в самом зародыше, а у Бычевского уже возникало много вопросов и предложений. Я давно знал его пытливый и очень изобретательный ум, поэтому многое взял на заметку и внес в свою рабочую тетрадь. Расстались мы поздно, довольные этой встречей.

Вскоре позвонил В. Ф. Трибуц. Договорились встретиться завтра, и 1 мая я провел с Владимиром Филипповичем. Встреча была очень приятной и полезной, так как мы обстоятельно поговорили об участии флота в предстоящей операции.

На другой день, 2 мая, мы с Гвоздковым составили проект директивы фронта.

Мы «считывали» каждый ее параграф, делая заметки на полях, а затем обсуждали их, еще и еще раз возвращаясь к картам, чтобы предусмотреть все могущие возникнуть у исполнителей неясности и вопросы.

Затем мы разошлись по своим кабинетам, чтобы еще раз уже совершенно самостоятельно и без всяких помех вчитаться в подготовленный проект директивы. Поздно вечером ко мне собрались все операторы и начальники родов войск и служб, которым был роздан окончательный проект директивы с предложением изучить его и подготовить свои замечания. К счастью, замечаний было немного, и часть из них была принята.

3 мая около 11 часов утра мы были у А. А. Говорова с картами и проектом директивы. Мне уже было известно, что командующий исключительно придирчив ко всем оперативным документам, ко всем формулировкам и не терпит неясностей, недомолвок. Л. А. Говоров очень внимательно читал директиву, возвращаясь к некоторым параграфам по нескольку раз и делая какие-то пометки. После внесения некоторых поправок директива была подписана. Теперь предстояло в самые кратчайшие сроки направить ее в войска.

Под вечер я был приглашен к командующему, у которого находились уже А. А. Жданов и А. А. Кузнецов. Без всяких предисловий Л. А. Говоров изложил основные пункты подготовленной директивы.

Далее Леонид Александрович указал на необходимость проведения оперативно-тактических игр с руководством 21-й и 23-й армий на крупномасштабных макетах местности и боевой тренировки войск. Особое внимание было обращено на последнее.

Когда мы с Говоровым остались одни, произошел очень интересный разговор. Леонид Александрович попросил меня, как участника операций под Москвой, под Сталинградом, на орловско-брянском направлении и в Прибалтике, со всей искренностью сказать, верю ли я в успех подготавливаемой операции. Откровенно говоря, подобный вопрос был для меня неожиданным. Подумав, я с полной убежденностью дал положительный ответ. Действительно, мы накопили уже огромный опыт ведение войны. В силах у нас было бесспорное превосходство, и организация наступления была хорошо продумана. В этих условиях никаким сомнениям в успехе готовящейся операции не оставалось места.

Итак, настал май — последний месяц подготовки наступательной операции.

План фронтовой операции был, конечно, своевременно отработан, доложен командованию, утвержден и в соответствующих выписках доведен до войск. Это позволило Л. А. Говорову своевременно выезжать в штабы армий для заслушивания их решений. В штабах армий Говоров вел себя очень активно — задавал много вопросов, тут же вносил поправки, давал указания начальникам родов войск фронта и армий.

А вот с планом оперативной маскировки получилось несколько сложнее. Здесь пришлось отдать некоторые частные распоряжения, пока не было общего плана. Так, решено было ограничить и даже совершенно прекратить в ряде случаев радио и телефонно-телеграфные переговоры, особенно с прибытием на фронт 21-й армии. Далее, в связи с рекогносцировками, производимыми генералами и офицерами той же 21-й армии, мы предложили командарму 23-й перехватить все дороги к фронту своеобразными комендатурами, сосредоточив на них солдатское обмундирование и вооружение, с тем чтобы никто не мог проникнуть на нашу оборону в генеральском или в офицерском обмундировании, к тому же проникать в наши ходы сообщения разрешалось только с наступлением ночи (в то время белой).

В результате большой работы всего фронтового аппарата план оперативной маскировки был отработан и утвержден командующим. Правда, пришлось повозиться с мероприятиями для войск нарвского направления. Ведь до сих пор они сидели в обороне, и только к этому сводилась вся их боевая деятельность. Теперь же их пришлось ориентировать на наступательные действия со всеми вытекающими отсюда последствиями. 8-му эстонскому корпусу приказывалось систематически проводить учения по форсированию рек, наблюдавшихся противником, для чего корпусу выделялись десантные средства и дымовые шашки, а также вести рекогносцировки для выбора участков форсирования реки Нарвы и прорыва обороны противника на противоположном берегу.

Все войска нарвского направления должны были также развернуть работы по ремонту дорог и строительству мостов.

Значительно сложнее оказалось планирование перегруппировки войск 21-й армии и всех частей усиления, сосредоточенных к юго-западу от Ленинграда. Надлежало изыскать все возможности для максимально скрытного и быстрого сосредоточения всей этой массы войск на Карельском перешейке. А эти возможности были очень ограничены. Балтийский флот мог взять на себя перевозку морем из Ораниенбаума на Лисий Нос только пяти стрелковых дивизий и то при условии начала перевозки в 20-х числах мая и с окончанием 7 июня. По железной дороге в обход Ленинграда намечалось перевезти всю артиллерию усиления, корпусные артполки на мехтяге, дивизионную артиллерию, все танковые части усиления и инженерно-саперные войска с их разнообразной техникой.

Настойчивые и тщательные попытки найти дополнительные обходные пути восточнее Ленинграда не дали никаких результатов. Их просто не существовало. Вот тогда и возникло намерение провезти 4 стрелковые дивизии (напомним, что 5 перевозились морем) прямо через город, мелкими подразделениями, по максимально большому числу маршрутов, определявшемуся наличием мостов через Неву. Оживленная жизнь в городе, непрерывное движение трамваев, троллейбусов, автобусов, большое движение автотранспорта всех видов, систематическое передвижение во всех направлениях войсковых частей и подразделений местного гарнизона привели нас к твердому убеждению, что вариант проведения через город 4 дивизий мелкими подразделениями при твердом графике и строгой дисциплине гарантирует нам полную маскировку подобной перегруппировки. При этом следует отметить, что в связи с белыми ночами мы были вынуждены дневные передвижения планировать более интенсивными, чем ночные, когда в городе замирала жизнь и движение войск как бы «обнажалось».

Забегая несколько вперед, скажем, что вся эта очень сложная перегруппировка войск осталась скрытой от противника, и он ничего не предполагал о готовящемся наступлении на перешейке вплоть до дня прорыва.

До начала перегруппировки, как и намечалось по плану, в 23-й и 21-й армиях были проведены оперативно-тактические игры с руководящим составом армий, корпусов и дивизий. Руководили ими командармы, а присутствовали на них, помимо фронтового командования, все начальники родов войск и служб фронта. При этом надо заметить, что за много дней до игр командующим фронтом был полностью отработан и утвержден план артиллерийского и авиационного наступления, а командующий артиллерией фронта генерал Г. Ф. Одинцов и командующий 13-й воздушной армией генерал С. Д. Рыбальченко сумели по-настоящему поработать в армиях и даже в корпусах, помогая им отработать свои планы.

Весь предшествующий опыт войны показывал, что прорыв заблаговременно подготовленной обороны противника требует самой тщательной, скрупулезной организации артиллерийского наступления.

В условиях пересеченной и лесисто-болотистой местности Карельского перешейка эти требования возрастали. Не случайно Л. А. Говоров, в прошлом сам артиллерист, уделял исключительно большое внимание организации и использованию артиллерии в предстоящей операции, так же как и не случайно генерал Одинцов был самым частым «гостем» у комфронта.

Весь май и особенно его последние дни, так же как и первые дни июня, во всех войсках и штабах проходили очень напряженно. Закончились рекогносцировки и планирование боев и операций, успешно завершились боевые тренировки войск с боевыми стрельбами, в войска влилось намеченное для них пополнение, вооружение и техника. Инженерные войска сумели с помощью пехоты оборудовать новые траншеи и ходы сообщения там, где надлежало сблизиться с противником, отремонтировали много километров дорог, усилили и построили необходимое количество мостов, оборудовали командные и наблюдательные пункты. Много поработали и связисты на постройке новых линий связи, по ремонту и усилению существовавших. Колоссальную работу проделали и органы тыловой службы по подвозу и накоплению запасов, по развертыванию госпиталей.

Весь этот многогранный объем работ находился под непрерывным контролем командования и штабов фронта и армий. Командующий фронтом, члены Военного совета фронта и автор этих строк неоднократно выезжали на боевые тренировки войск, особенно с боевой стрельбой, на пункты, связанные с перевозкой войск морем, и не один раз колесили по городским улицам с целью проверки порядка движения по городу дивизий, следовавших непосредственно через Ленинград.

Особенно напряженными были последние три дня и три ночи перед началом наступления. Именно на эти ночи было намечено выдвижение частей на исходные для наступления позиции и смена обороняющихся войск войсками для наступления. На участке обороны, который занимали две дивизии 23-й армии, следовало развернуть шесть усиленных дивизий 21-й армии, предназначенных для наступления, причем сделать это в полной тайне от врага в условиях белых ночей. Для этой смены войск был разработан и осуществлен особый, детальный график

Во время нашей перегруппировки финны вели артиллерийский, минометный и автоматный огонь, а также пускали осветительные ракеты по давно установившемуся режиму. Мы со своей стороны вели себя так же. Короче говоря, самая активная деятельность наших войск перед носом врага все эти три ночи прошла для него незамеченной, и в этом проявились высшая дисциплинированность и боевая опытность наших войск.^[7]

В 8 часов 9 июня началось предварительное разрушение важнейших целей в системе обороны врага.

Л. А. Говоров весь этот день был на участке 21-й армии, а мне было поручено наблюдать за ходом разрушений в полосе 23-й армии. Артиллерия разрушения преимущественно вела огонь с закрытых позиций, но для разрушения особо важных целей выдвигались на открытые позиции орудия, а в некоторых случаях и целые батареи. Мы с командармом генералом А. И. Черепановым побывали на НП некоторых командиров дивизий, откуда наблюдали за огнем. День был солнечный, видимость хорошая, и артиллеристы вели достаточно меткий, прицельный огонь.

В 18 часов, после короткой артиллерийской подготовки, войска начали разведку боем. А. И. Черепанов и я наблюдали за ходом боевых действий одного батальона, который после артподготовки дружно поднялся в атаку и, поддерживаемый несколькими танками, ворвался в первую траншею противника. Там были захвачены несколько пленных 2-й пехотной дивизии финнов. Батальону было приказано закрепляться на захваченном рубеже, а я решил дождаться доставки пленных на НП, с которого мы наблюдали ход боя.

Допрошенные по отдельности пленные показали, что им о нашем наступлении ничего неизвестно, что, наоборот, «русские ожидают нашего наступления».

На этом я расстался с командармом и поспешил к себе на КП. Сразу же по приезде я направился к командующему, где застал членов Военного совета и генералов Одинцова и Рыбальченко. По картам и схемам, лежавшим на столе, было похоже, что идет подведение итогов разрушениям и разведки на участке 21-й армии и что сами они только недавно вернулись из своей поездки. Заслушав мои очень краткие сообщения о ходе дел у Черепанова (дела эти были только подсобными), особо поинтересовавшись показаниями захваченных пленных, они продолжали свою работу.

Из всего мною услышанного я мог понять, что в полосе 21-й армии удалось разрушить более 200 целей (хотя намечалось немного больше), в результате разведки боем уточнена огневая система противника, а на ряде участков войска улучшили свое положение. Как и на участке 23-й армии, противник «огрызался» очень слабо. Через некоторое время разговор был закончен и в комнату были приглашены ожидавшие в приемной синоптики. Развернув перед командующим все свои сводки и бланки прогнозов, они заверили присутствующих, что на завтра ожидается ясная, безоблачная и солнечная погода с очень слабым ветром.

К 4 часам утра 10 июня 21-я армия заняла исходное положение, авиация и флот также были готовы к боевым действиям. Противник никакой активности, нервозности не проявлял. Из этого мы могли заключить, что он и не подозревает о начале нашего наступления. В 5 часов Говоров вместе с оперативной группой выехал на специальный наблюдательный пункт, а я был оставлен на КП для поддержания связи со штабами армий и с Москвой.

Ровно в 6 часов началась наша артиллерийская и минометная подготовка, причем началась она 5-минутным огневым налетом всех артиллерийских и минометных батарей. Творилось что-то неописуемое. Впереди буквально все ревело и грохотало, а через наши головы пролетали тяжелые снаряды корабельной артиллерии. Через 5 минут огонь как бы ослаб. На самом же деле теперь начался методический прицельный огонь на разрушение всей системы первой полосы обороны финнов. В зависимости от предназначения артиллерийские группы разрушали все три траншеи, вели контрартиллерийскую и контрминометную борьбу, группа реактивной артиллерии обстреливала опорные пункты в некотором удалении от переднего края, а артиллерия КБФ вела огонь по узлам связи, перекресткам дорог и некоторым железнодорожным станциям.

После 7 час. над нашими головами прошли штурмовики и бомбардировщики, спешившие на поле боя.

При плотности 200 и больше стволов на километр фронта на направлениях главных ударов длившаяся 2 ч. 20 м. артиллерийско-авиационная подготовка закончилась мощным огневым налетом, после чего пехота с танками перешла в атаку, а артиллерия и авиация — к ее поддержке.

Вскоре Гвоздков, сопровождавший Говорова, доложил мне, что артподготовка прошла очень результативно и что сейчас пехота, поддержанная танками, дружно поднялась в атаку и уверенно продвигается вперед, несмотря на сопротивление финских войск. Об этом свидетельствовали и доклады штаба 21-й армии. Около 13 час. я позвонил командиру 30-го ск генералу Н. П. Симоняку, моему старому другу, действовавшему на главном направлении армии вдоль Выборгского шоссе. Он доложил, что 45-я дивизия уже прорвала первую полосу, остальные дивизии корпуса также пошли вперед.

Бои продолжались весь день. В результате к его исходу первая полоса обороны была прорвана на всем 20-километровом фронте и наши войска продвинулись на 10-15 км. Несколько хуже обстояли дела у правофлангового 97-го ск, который хотя и прорвал оборону врага, но продвинулся за день всего на 5 км. В целом же этот прорыв обороны противника и глубокое вклинение наших войск являлось уже большим оперативным успехом и создавало выгодные предпосылки для развития дальнейшего наступления на Выборг.

Стремительное наступление советских войск сорвало попытки финнов ликвидировать прорыв и вынудило их командование уже в середине дня 10 июня принять решение на отход на вторую полосу.

11 июня, на второй день нашего наступления, войска выполнили поставленные перед ними задачи, увеличив глубину продвижения до 23-26 км и значительно расширив фронт наступления.

Вечером 11 июня, после очередного доклада Л. А. Говорова Верховному Главнокомандующему, была получена директива Ставки, в которой давалась положительная оценка действиям войск фронта и указывалось на необходимость продолжать наступление и преследование противника и не позднее 18-20 июня овладеть Выборгом.

Командующий фронтом лично отдал соответствующие распоряжения командармам, и 12 июня войска продолжали вести наступление, встречая возрастающее сопротивление врага. К исходу дня 21-я армия по всему фронту своего наступления вплотную подошла к переднему краю второй (главной) полосы обороны финнов, но нигде преодолеть ее с ходу не смогла. 23-я армия, наступавшая в северо-восточном направлении, продвинулась на отдельных участках всего на 2—6 км.

Три дня упорных и тяжелых боев на Карельском перешейке продемонстрировали все возрастающее мастерство советских воинов и ознаменовались массовым героизмом.

К вечеру 12 июня я получил приказание прибыть на НП к Говорову с группой офицеров и генералов. На мой вопрос к Гвоздкову, чем вызвано это приказание, он ответил, что командующий принимает, кажется, новое решение, так как на НП вызваны командарм 21-й и командир 3-го артиллерийского корпуса прорыва генерал Н. Н. Жданов. Действительно, командующий ознакомил нас со своим решением перенести главный удар с Выборгского шоссе на левый фланг 21-й армии — в полосу Приморского шоссе. Такое решение диктовалось усилением сопротивления финнов вдоль Выборгского шоссе и сулило больше шансов на успех.

На следующий день войска проводили подготовку для прорыва второй полосы, а артиллерия продолжала свою перегруппировку. Надо отдать справедливость артиллеристам, сумевшим в крайне ограниченные сроки (почти сутки) по весьма ограниченному числу дорог перевести на новое направление свыше 100 дивизионов артиллерии и минометов. Уже к исходу 13 июня на наиболее важных направлениях ударов 21-й армии было сосредоточено до 200 орудий на 1 км фронта прорыва.

В назначенное время 14 июня началась артподготовка, а за ней и атака пехоты и танков. Финны всемерно стремились не допустить прорыва своей второй полосы и встречали наши войска организованным огнем и сильными контратаками. Однако и в этих упорных боях, носивших исключительно ожесточенный характер, 109-му и 108-му стрелковым корпусам удалось овладеть тремя сильными опорными пунктами противника и этим по существу начать взлом второй полосы обороны. Атаки остальных опорных пунктов вначале успеха не имели.

Командующий фронтом неоднократно предупреждал командармов, а иногда и командиров корпусов, что каждый потерянный час дает финнам возможность усиливать свою оборону. Он лично ставил командующему 13-й воздушной армией вновь возникавшие в ходе боя задачи. Так, например, в ходе боев 109-го ск за опорный пункт Кутерселькя по нему были сосредоточены действия всей штурмовой авиации фронта, что дало возможность частям корпуса быстро им овладеть. Введенная в бой 1-я танковая бригада 109-го ск перехватила Приморское шоссе и тем самым перерезала пути отхода противника перед 108-м ск, что облегчило ему прорыв второй полосы с утра 15 июня.

Упорные бои продолжались и весь день 15 июня, когда противник пытался сильными контратаками остановить продвижение 109-го ск. И все же, несмотря на эти контратаки и упорное сопротивление, войска 21-й армии к исходу этого дня прорвали вторую полосу на 12-километровом участке и продвинулись от ее переднего края на 13-15 км. Войска 23-й армии вышли ко второй полосе на всем ее протяжении.

В последующие дни наши войска на Карельском перешейке продолжали наступление и добились значительных успехов.

18 июня, когда прорыв третьей полосы обороны финнов уже резко обозначился, по радио были объявлены Указ Президиума Верховного Совета СССР и постановление Советского правительства о присвоении звания Маршала Советского Союза Л. А. Говорову и звания генерал-полковника А. А. Жданову и Д. Н. Гусеву. Тем самым было высоко оценено полководческое искусство военачальников, руководивших разгромом финских войск на Карельском перешейке.

К концу дня 19 июня 21-я армия завершила прорыв третьей полосы обороны на 70 км фронта и продвинулась в сторону Выборга до 14 км.

Если за все предшествующие 10 дней упорных и тяжелых боев воины Ленинградского фронта продемонстрировали массовый героизм, то в боях за Выборг они, казалось, сделали просто невозможное. Финские войска, понимая все значение важнейшего опорного пункта на Карельском перешейке — Выборга, подхлестываемые призывами Маннергейма и своих начальников, оборонялись особо упорно и яростно, пытаясь удержать чуть ли не каждый дом и перекресток улиц этого города, не говоря уже о борьбе на обводах. Несмотря на это, советские воины, советское военное искусство победили и здесь. К 19 часам 20 июня Выборг был полностью освобожден нашими войсками.

На следующий день своим приказом Верховный Главнокомандующий объявил благодарность войскам, участвовавшим в боях за Выборг, а столица нашей родины Москва торжественно им салютовала. Тогда же Ставка приказала Ленинградскому фронту продолжать наступление на перешейке для вторжения вглубь Финляндии: создание угрозы жизненно важным центрам страны должно было вынудить финское правительство выйти из войны против Советского Союза.

Эта задача, как известно, в основном была выполнена. Под мощными ударами наступавшей Красной Армии система финской обороны была сломлена. Тем самым был сломлен боевой дух финских войск. Результаты этого скоро сказались.

4 сентября с рассветом у меня стали раздаваться звонки от командармов или их начальников штабов с недоуменными вопросами. Оказывается, финны по всему фронту в своих окопах выставили белые флажки и группами без оружия подходят к нашему переднему краю тоже с белыми флажками в руках и радостно кричат: «Рус, рус! Мир, война капут, не стреляй, давай хлеба и табак». Все перешедшие на нашу сторону нами задерживались. Но что же делать дальше? Ни я, ни кто другой в нашем штабе ничего о «мире» не знали, и поэтому я мог только рекомендовать огня по переходящим к нам финнам не вести, всех их задерживать и держать свои войска в повышенной боевой готовности. Л. А. Говорова мне будить не хотелось, а в Генштабе оперативный дежурный был абсолютно не в курсе дела. Связались со штабом Карельского фронта — там такая же обстановка, и они пока тоже ничего не понимают и действуют сходно с нами. Узнав все это, я решил разбудить командующего и мимо дремлющего у телефонов дежурного адъютанта прошел к нему в спальню. Нащупав выключатель, я сперва включил свет, а затем осторожно его разбудил и, немного выждав, чтобы он пришел в себя, доложил ему о всем происходящем на фронте как у нас, так и у соседа и об отданных мною распоряжениях. Л. А. Говоров также ничего не знал ни о каком мире. Он попросил меня как можно скорее дозвониться до А. И. Антонова и все выяснить. Мой приказ не открывать огня и задерживать финнов как пленных командующий подтвердил.

Вскоре мне удалось соединиться с генералом Антоновым и доложить ему о всем происходящем на фронте. Очень скромный и крайне осторожный Антонов ответил мне, что ему ничего неизвестно, но наши действия он одобряет и рекомендует А. А. Говорову позвонить лично Верховному Главнокомандующему, как только тот появится в Ставке.

Только около 11 часов состоялся разговор Говорова со Сталиным (я при этом разговоре присутствовал). Командующий подробно доложил обстановку, а затем стал выслушивать указания Верховного Главнокомандующего. Закончив с ним переговоры, Л. А. Говоров, искренне смеясь, передал мне все услышанное: с 5 сентября по просьбе финнов мы действительно заключаем с ними перемирие. Финнам, по-видимому, не терпится, и потому они немного поторопились. Наши же действия были одобрены. Так и прошел весь необычайный день 4 сентября, в течение которого к нам перешло и было задержано несколько тысяч финнов. Наши же войска получили приказание о начале перемирия с утра 5 сентября.

Так закончилась наша война с Финляндией, а через несколько дней мы уже совместно с пограничниками занимались вопросами техники встречи на переднем крае финской правительственной делегации, следующей в Москву для подписания мирного договора.

Таким образом, под Ленинградом мне довелось испытать и горечь наших неудач 1941 г., и радость побед 1944 г. С неподдающимся описанию чувством глубокого и искреннего уважения ко всем моим фронтовым соратникам вспоминаются мне те времена.

До конца жизни мы будем безмерно обязаны живым и павшим защитникам Ленинграда.

Комментарии

1. Об этом подробнее см. в воспоминаниях Б. В. Бычевского (ПЕРЕЙТИ >). ^[Назад]
2. Часть этой директивы опубликована во 2-м томе «Истории Великой Отечественной войны). Советского Союза 1941-1945 гг.» (М., 1961, стр. 18). ^[Назад]
3. Текст этой директивы впервые опубликован в книге А. В. Карасева «Ленинградцы в годы блокады» (М., 1959, стр. 32-33); см. также т 2 «Истории Великой Отечественной войны Советского Союза 1941-1945 гг.» (М., 1961, стр. 18). ^[Назад]
4. Быстрое продвижение немецких войск в районе Западного и Северо-Западного фронтов объяснялось в первую очередь значительным превосходством сил противника, сосредоточенных у советских границ. К июню 1941 г. общая численность советских войск, находящихся здесь, была значительно меньше, чем у противника. На направлении главного удара по количеству людей соотношение сил равнялось 1:3, в полосе Северо-Западного фронта 1:2.5, Западного фронта 1:1.6 в пользу противника. На каунасско-даугавпилсском направлении в полосе 220 км противник имел 34 дивизии (из них 7 танковых) против 18 советских стрелковых дивизий, к тому же еще рассредоточенных в глубину. (Великая Отечественная война Советского Союза 1941-1945 гг. Краткая история. М., 1965, стр. 53). ^[Назад]
5. На северо-западных подступах к Ленинграду финское командование сосредоточило 15 пехотных дивизий, 1 кавалерийскую и 2 пехотные бригады. Финская Карельская армия (7 пехотных дивизий, 1 кавалерийская и 2 пехотные бригады) развернулась севернее Ладожского озера; Юго-Восточная армия финнов (7 пехотных дивизий) должна была наступать на Карельском перешейке; кроме того, еще одна дивизия этой же армии намечалась для действий на полуострове Ханко. Всего в обеих финских армиях насчитывалось 220 тыс. солдат и офицеров, 3 тыс. орудий и минометов и 506 самолетов (И. П. Барбашин и др. Битва за Ленинград. М., 1964, стр. 25, 80). ^[Назад]
6. С началом войны, 24 июня, Ленинградский военный округ преобразован в Северный фронт. 10 июля решением Ставки Северный фронт был подчинен командованию Северо-Западного направления. С 23 августа Северный фронт был разделен на Ленинградский, командующим которого был назначен М. М. Попов, и Карельский, командующим которого стал В. А. Фролов. Постановлением Государственного Комитета Обороны от 29 августа 1941 г. Северо-Западное направление было расформировано. ^[Назад]
7. То, что наступление советских войск на Карельском перешейке было совершенно неожиданным для финнов, подтверждает представитель гитлеровской Ставки при Верховном командовании Финляндии Эрфурт в своей книге «Финская война. 1941-1944» (W. Erfurth. Der Finnische Krieg. 1941-1944. Wiesbaden, 1950, S. 227). ^[Назад]

Впервые опубликовано: Оборона Ленинграда 1941-1944 гг. Л.: «Наука», 1968.
Подготовка текста для интернет-публикации: www.kaur.ru, 2008 г.