Людмила Носырева, Татьяна Назарова

«Пойдем на Голгофу, мой брат...»

«В плену нас заставляли петь антисоветские песни типа:
«Пойдем на Голгофу, мой брат...»
(ЦХИДК. Ф. 1е. Оп. 3. Д. 3. Л. 492).

В любой войне каждая враждующая сторона знает, что вся совокупность права и правды принадлежит ей, а все зло — противнику. И люди умирают — каждый за свою правду. Но, как в любой войне, кроме убитых и раненых, кроме героев, возвращающихся под гром оркестров, всегда бывают пленные. И, быть может, плен — испытание подчас более сложное, чем сама война, способное перевернуть мировоззрение и увидеть во враге самого себя, простого солдата, отправленного своим государством сражаться ради не всегда понятных ему целей.

Финны в нашем плену

...Шел второй месяц войны. Ни жесточайшее сопротивление противника, ни колоссальные потери, ни проявившаяся в первые же недели похода слабая подготовка командного состава не могли поколебать уверенности советского руководства, что война эта будет доведена до победного конца, финская армия разгромлена, а все оставшиеся в живых взяты в плен. Надо было заранее подготовиться к приему предполагаемого контингента, и в конце декабря 1939 года начальник Управления по делам военнопленных НКВД СССР майор госбезопасности Сопруненко рапортует в Наркомат внутренних дел о готовности 6 лагерей к приему финских военнопленных общим лимитом на 27 тысяч человек. Все эти лагеря были «обжиты» военнослужащими польской армии, интернированными осенью 1939 года в результате военных действий по присоединению к СССР территорий Западной Украины и Западной Белоруссии. В качестве резерва держали еще три лагеря — Карагандинский (Спасо-Заводский), Тайшетский и Велико-Устюжский.

Дело в том, что в процессе польской кампании только что образованное УПВ^[1] буквально захлебнулось массой интернированных военнослужащих польской армии, к приему и размещению которой НКВД СССР с его отлаженным механизмом ГУЛАГа оказался практически не готов.

Но и зимой 39-го «готовность» лагерей к приему военнопленных финнов была весьма условной: начальник Особого отдела НКВД, проведя инспекцию одного из шести лагерей — Южского, честно констатировал в докладной записке на имя Сопруненко: «...для нормального содержания в/п лагерь не подготовлен».

Впрочем, ни в Южском лагере, ни в четырех других пленные финны так и не появились. Не потому, что не успели отремонтировать бани или застеклить окна в бараках. Пленных столько не набралось. За месяц, с 1 декабря 1939 года по 1 января 1940 года, от 8-й и 9-й армий было принято военнопленных финнов ... 100 человек. К сожалению, в архиве нам так и не удалось обнаружить точных данных о количестве финских военнопленных, находившихся в СССР. В финской историографии эта цифра колеблется от 825 до 1000 человек.

В итоге единственным лагерем, в котором содержались пленные финны периода так называемой «зимней войны», стал Грязовецкий лагерь (Вологодская область, в 7 километрах от г. Грязовец).

Финская пропаганда утверждала, что всех военнопленных большевики расстреливают или отправляют в Сибирь. Но вот воспоминания бывшего финского военнопленного Тадеуса Сарримо: «Ухаживали за нами хорошо. Раненым дали чистые бинты, от холода сразу дали водки... По прибытии в лагерь дали щи, чай и гречневую кашу с подсолнечным маслом. Мы были сыты... Кормили в лагере в общем-то хорошо, только финские желудки не были приучены к щам, и военнопленные жаловались... В комнатах у военнопленных был шкаф, где они хранили хлеб и сахар. Санитарные условия были хорошие. Вшей было очень мало. Ночью люди играли в карты и шашки. Днем не работали...»^[2]

Отчет старшего инспектора 4-го отдела УПВ, приехавшего в Грязовецкий лагерь в начале февраля с проверкой, остался единственным официальным советским документом, зафиксировавшим условия содержания финских военнопленных. «Помещения для военнопленных оборудованы нарами сплошной системы в один, два и три яруса в зависимости от состояния здания (ветхости и кубатуры воздуха)... Беспорядочное нагромождение нар, без соблюдения требуемых между ними проходов, имеет следствием скученность контингента и делает невозможным уборку помещений. На одного военнопленного приходится 0,6 кв. м, что крайне недостаточно… Одеял и простыней для в/п нет».

Теснота и отсутствие одеял с лихвой компенсировались политической и культурно-воспитательной работой. Пленные солдаты были в основном выходцами из крестьянской или из рабочей среды, «классово близкой первой стране победившего социализма». Поэтому в пропагандистской работе ставка делалась на пробуждение у военнопленных классового сознания.

Тезис об освобождении финских трудящихся от гнета помещиков и капиталистов все еще лежал в основе политической работы с пленными. «На вопрос: «Кто начал войну?» советские комиссары уже очень скоро хотели от нас услышать ответ: «войну против Советского Союза начала кровожадная финская буржуазия, подстрекаемая английскими империалистами»... Часто к нам с выступлениями приезжали пропагандисты. Вечером нам показывали кинофильмы, после которых мы устраивали обсуждения...»

Но идея создания Демократической Финляндской Республики (ДФР) не нашла поддержки. Вот вопросы, которые задавали на собраниях простые финские крестьяне-солдаты по поводу декларации неизвестного им правительства ДФР: «Можно ли будет при Народном Правительстве продавать и покупать землю при переезде на другое место? Какое количество земли будет иметь крестьянин при новом правительстве? Возвратят или нет деньги, которые вложены крестьянином или рабочим в банк для хранения?»

Какие ответы давали пропагандисты из ГлавПУ РККА, мы, к сожалению, можем только догадываться...

Не осталась без внимания и задача повышения культурного уровня контингента лагеря. У военнопленных были изъяты «шовинистическая литература и Евангелие» — их должны были заменить классики мировой литературы. Прилагался и список рекомендованных авторов: «Энгельс, Тургенев, Сервантес, Берия, Ленин, Гете, Чехов, Сталин, Толстой, Пушкин, Жюль Верн, Молотов, Гайдар...»

Вряд ли финские пленные успели прочитать рекомендованную им литературу. Плен для них был недолгим.

«Многих военнопленных уговаривали остаться в Советском Союзе. Обещали все, что мы только пожелаем, и уверяли, что мы никогда не будем раскаиваться в том, что не вернулись в Финляндию, а остались в СССР... До того как финнов вернули на родину, комиссары сказали им, что в Финляндии их всех расстреляют. Однако этого не случилось. Военнопленные вернулись 20 апреля 1940 года. В плену мы находились лишь несколько месяцев».

Необходимо все же отдать должное нашей политпропаганде. Среди пленных финнов нашлись и те, кто пожелал остаться в СССР. Сколько их было?

Всего в книге учета Грязовецкого лагеря значатся 600 финских военнопленных (умершие в этом списке не указаны, сведения об их количестве в ЦХИДК отсутствуют). 14 человек из этих 600 проходят в списке с пометкой «добровольно остался в СССР».

Наши в финском плену

Установить точное количество советских военнослужащих, оказавшихся в финском плену, также представляется практически невозможным. По данным финского историка Р. Хански, за период «зимней войны» было взято в плен 5615 человек. Тимо Малми, историк, занимающийся проблемой военнопленных в университете г. Тампере, предоставил нам другие цифры: всего в финском плену находилось 5650 человек, умерло в лагерях и госпиталях — 111. Соответствуют ли эти цифры реальности? Уж очень парадоксальной кажется другая цифра — 39369 человек, пропавших без вести!

Обратимся к воспоминаниям Ивана Терентьевича Сидорова «Я воевал одну только ночь». (Осенью 1939 года И. Т. Сидоров, сын крестьянина из калужской деревни, закончил полковую воздушно-десантную школу в городе Киеве. В ноябре весь их школьный выпуск — около 100 человек, с остановкой в Пушкино, где их в течение двух недель спешно обучали ходить на лыжах, был отправлен на войну.)

«...Нас оставалось десятка два. Когда начался рассвет, в маскировочных халатах стало трудней вести бой.

Еще не совсем было светло, когда меня ранило во вторую ногу, но теперь уже навылет и задело кость. Ходить я уже не мог, только ползать. И опять ползком вперед!

... Все кругом затихло. Где-то далеко были слышны крики «ура» и совсем мало выстрелов. На таком морозище тяжелораненые затихали, а кто — легко, что-то еще предпринимали. Вдруг такое ощущение, как будто кто-то подошел сзади и так меня ударил палкой по левому боку, что я выронил из рук винтовку и тут же сунулся головой в снег, изо рта хлынула кровь. Я успел вспомнить, как мать заставляла меня (сама боялась) отрубать голову гусю или молодому петушку, такое бывало осенью, и у меня это получалось неплохо...То ли я последовал примеру своих товарищей, последним словом которых было «мама», то ли уж так положено: я позвал маму.

...Меня грубо, как мешок, перевернули навзничь. Я услышал незнакомый мне язык, по его тону можно было догадаться, что меня ругают. Один из финнов тряс перед моим носом пустой кобурой, которую они срезали у меня с ремня. Пальцы рук моих застыли, и все же правую руку потянул на грудь. Этого достаточно было для финнов, чтобы догадаться, где содержимое моей кобуры...

Так же небрежно меня бросили в лодку и потянули по снежным тропам. Иногда становилось так больно, что я начинал кричать по-русски, чтобы меня пристрелили, потом я отключался, и мне становилось хорошо...»

Добровольно сдавшихся красноармейцев были единицы. В основном их брали в плен, когда избежать этого они уже не могли.

По свидетельствам вернувшихся из финского плена красноармейцев, условия содержания советских военнопленных были ужасающими.

«...Долгое время помещались в сарае, где раньше находилась скотина. Постельной принадлежности никакой не было. Военнопленных били резиновыми палками, березовыми прутьями. Бани не было, у каждого вши. Кормили отвратительно плохо. Хлеба не давали, только сухих коржиков давали, и то мало. Варили баланду вместо супа. Давали конины, что порченная. Больным помощи никакой не оказывали. У кого рана была большая, тот умирал».

Некоторые подробности звучат как горькая шутка: «При обмене изношенной обуви давали нарочно не по размеру. Часто на одну ногу давали сапог, а на другую — дамский туфель».

В период «зимней войны» на территории Финляндии было 4 лагеря для военнопленных. Ни в финской, ни в российской историографии тема содержания советских военнопленных в Финляндии в этот период практически не исследована. Мы можем составить представление о пребывании красноармейцев в финском плену только лишь на основании имеющихся в нашем распоряжении воспоминаний и свидетельств очевидцев. То, что нормы продовольственного снабжения наших военнопленных были весьма скудными (хотя бы по отношению к тому рациону, который имели пленные финны в СССР), не вызывает сомнения, как и реальность случаев проявления жестокости.

В ответ на жалобы пленных по поводу тех или иных лишений, которые испытывали они в лагерях, финны отвечали то же, что два года спустя отвечали советские люди пленным немцам: вас-де сюда никто не звал.

Но так же, как у немца, прошедшего пути советского плена, есть своя хотя бы маленькая «история» теплого отношения к нему простого русского человека, так и у наших военнопленных в Финляндии не могло не остаться воспоминаний о естественной человеческой доброте.

«К нам в палату заходила всегда одна и та же медсестра. Она была похожа на типичную нашу грузинку: черные пышные волосы и темные глаза. По национальности она была шведка (в Финляндии много шведов). И уж очень ей хотелось научиться говорить по-русски. Принесла она две ученические тетради и простые карандаши, уселась около моей кровати, и начался у нас с ней урок. Объяснялись мы в основном на пальцах. Я брался пальцами за свои волосы или нос и называл их русским словом. Лизи записывала в свою тетрадь, сказав мне, как это называется по-фински. Я тоже записывал...

На первом этаже меня встретил человек в военном, показавший мне руками, чтобы я одевался. Передо мной валялся мой полушубок, весь засохший от крови, оба валенка, разрезанные сверху вниз. И вдруг появилась Лизи. Она решила меня «приодеть».Не новое, но чистое нижнее белье, гимнастерка, наша русская телогрейка и ватные брюки защитного цвета...На ноги она нашла коричневые, еще довольно крепкие пексы (это финские сапоги с крючком на носках для лыж). На голову дала черную круглую меховую шапку, она была мне великовата, спадала иногда на глаза. Наполовину я выглядел финном, и только телогрейка и брюки говорили, что я русский...Человек в военном подал команду на выход. Лизи протянула мне костыль, а я пристально посмотрел ей в глаза и от души сказал «китош» (спасибо). Стало как-то грустно. Лизи не проронила ни слова, лишь закрыла свои черные глаза. В сопровождении военного я вышел на залитый зимним солнцем двор госпиталя...»

Любая война имеет своих героев и своих предателей. В любой армии, ведущей оборонительную или наступательную войну, всегда оказываются люди, которые не только были призваны вопреки своему желанию, но и не принимали политики своего государства. В Красной Армии таких людей было мало, но они были.

Случаи предательства комсомольцев и коммунистов мы находим в свидетельствах вернувшихся из финского плена.

«Рядовой Евдокимов выдавал политруков, комсомольцев и коммунистов. Он же выдал к/а Зак, который хранил партбилет».

Пропагандистская работа среди военнопленных красноармейцев велась профессионально и, как и любая пропаганда, имела своей целью изменение мировоззрения противника, попавшего на определенное время в состояние полной физической зависимости.

Священники, зачастую выходцы из России, неплохо выполняли функции пропагандистов. Газеты «Милый друг» и «Друг пленных», специально издаваемые для советских военнопленных, взывали к добрым чувствам вчерашнего врага, говорили с атеистами языком Христа и разъясняли им, что посланы они на несправедливую войну своим жестоким правительством. Библия и Евангелие раздавались советским военнопленным с той же терпеливой настойчивостью, как финнам в Грязовецком лагере труды Ленина и Сталина.

Нельзя не учитывать, что представители белой эмиграции, осевшие в Финляндии, а также специально приехавшие из других европейских государств, увидели в этой войне благоприятный повод для возобновления политической активности и вели среди советских военнопленных широкую агитационно-пропагандистскую работу. Имела место даже попытка сформировать из числа советских военнопленных Русскую народную армию. В связи с этим интересен и факт обсуждения в декабре 1939 года на заседании Государственного Совета Финляндии возможности формирования русского альтернативного правительства с такими кандидатурами, как Керенский и Троцкий.

«За столом сидел красивый с большой сединой человек, прилично одетый по-военному. Белый китель в ремнях. Кобуры или нагана не видно. Рядом с приставным столиком сидел еще один мужчина, но этот смотрелся совершенно по-другому: расстегнутая шинель, большая борода начиналась прямо от ушей, редкие, в беспорядке волосы, грязный.

Разговор начал бородатый:

— Вот им, таким молокососам, нужна война! Вот и усы еще не выросли, а туда же — воевать! Зря подобрали... — говорил он с каким-то надрывом, вроде заикаясь.

— Комсомолец, конечно, — сказал военный «дядя».

— Сталинская молодежь, — добавил бородатый.

— Ну, что скажешь?! — крикнул вдруг «дядя».

— Что он может сказать? — продолжил, как бы за меня, бородатый.

— Вот только мы из-за них ни за что кровь пролили, — подвел итог своему возмущению бородатый.

Красивый «дядя» с седой шевелюрой смотрел в окно и о чем-то долго думал, вроде и забыл про нас. Резко повернув голову к бородатому, сказал: «Ничего, Гусев! На всю сталинскую молодежь и пули жалко тратить. Мы будем их просто вешать».

Были ли подобные угрозы лишь запугиванием военнопленных? Каких-либо документов, свидетельствующих о расстрелах пленных красноармейцев, финскими исследователями не обнаружено, и вряд ли это когда-нибудь произойдет. Мы можем только строить предположения о случаях репрессий по отношению к коммунистам и политрукам Красной Армии на основании все тех же свидетельств очевидцев. Пропагандистская кампания в Финляндии в ходе «зимней войны» имела четкую антисоветскую направленность, выраженную в лозунге «борьбы против большевистского фашизма». Сам факт образования «правительства» О.Куусинена как бы подтверждал угрозу советизации Финляндии, а коммунисты и политруки являлись, таким образом, олицетворением этой идеи.

«Отдельно стоящий домик, метрах в ста от коровника, служил каким-то штабом. Рассказывали, что за этим домиком вешали и убивали без каких-либо звуков, от разговоров подальше. Определяли по тем, кого уводили, а назад в коровник не приводили. Когда подходили к домику, я косил глаза за него: не висят ли там наши?.. Летчика Петра Назарова они вчера, значит, убили или повесили: так же вот увели, а не привели... С нами Петя пробыл всего одну ночь. На лице его были темные подтеки и кровавые ссадины. Самолет его сгорел, а он опустился на парашюте и был схвачен».

В идеологической обработке военнопленных красноармейцев имел место и такой традиционный способ, как «сманивание в свой лагерь». Если в Грязовецком лагере пленным финнам внушали идею о преимуществе социалистического строя, то в Финляндии священники, русские эмигранты, представители различных финских организаций рисовали перед голодными красноармейцами заманчивые картины жизни в свободной капиталистической стране.

«...Поп сказал, что после 5 лет батрачества вы получите гражданство. Вам дадут 4 коровы, дом, землю, 3 лошади с выплатой их стоимости в рассрочку. Нежелающие остаться в Финляндии могут поехать в любую другую страну».

« Финны предлагали каждому остаться в Финляндии или поехать в любую другую страну, при этом запугивали, что «в СССР вас все равно расстреляют».

Наши в нашем плену

Мирный договор между СССР и Финляндией предусматривал также и обмен военнопленными. С 14 по 28 апреля 1940 года в Выборге прошло 6 заседаний смешанной комисии по обмену военнопленными между СССР и Финляндией. Советскую делегацию представляли комбриг Евстигнеев, капитан Сопруненко и представитель НКИД гр. Тункин. Финскую — советник миссии Койстинен, подполковник Тийайнен, капитан Вийтанен.

Сторонами было сделано заявление о количестве военнопленных. Общее количество находившихся в Финляндии советских в/п — 5395 человек, в СССР — 806 военнослужащих финской армии. Были представлены списки раненых и больных, находившихся на излечении: советских в/п — 170, финских — 53.

Тяжелораненых и больных, которые не могли сами передвигаться, передающая сторона обязывалась доставлять своими средствами до вагонов принимающей стороны.

Первый обмен военнопленными состоялся уже 17 апреля на границе в районе ст. Вайниккала.

На каждом заседании комиссии финская сторона запрашивала о всех пропавших без вести за время войны, в том числе:

о добровольцах финской армии, венграх и шведах;

о возвращении финского парохода «Ауво» и его команды;

о военных и штатских лицах, задержанных советскими войсками в районе Суомуссалми, и гражданском населении, которое осталось за линией фронта на полуострове Рыбачий и островах Финского залива...

Уточнялись неправильно записанные фамилии финских пленных. На ответ советской стороны об отсутствии в списках учтенных военнопленных того или иного лица финны ном, живом или мертвом, прося выдать даже трупы погибших солдат и офицеров.

Советская сторона, в свою очередь, тоже предъявила список из 16 фамилий (без имен), которые не были указаны в числе возвращаемых. На следующем заседании финны подробно ответили, что «некий Белов» (также без имени) из предъявленного списка уже передан 20 апреля, а лейтенант Ходанович и военврач 3 ранга Селезнев подлежат возврату в мае, остальные же в списках учтенных военнопленных не значатся. Повторных запросов с советской стороны не поступало.

Однако особую настойчивость советская делегация проявила в отношении военнопленных красноармейцев, не пожелавших вернуться на родину. (Из телеграммы «Молния», подписанной Деканозовым, на имя комбрига Евстигнеева от 28 апреля 1940 года: «...потребуйте от финнов справку о всех еще не возвращенных — умерших и не пожелавших вернуться».)

Неизвестно, предоставили ли финны требуемый список. В протоколах заседаний смешанной комиссии по обмену военнопленными это никак не зафиксировано. Нет также никаких документальных подтверждений и относительно «заявления- ультиматума» Молотова о выдаче красноармейцев, не желающих возвращаться в СССР, о котором упоминает И. Т. Сидоров.

6 июля 1940 года Сопруненко посылает начальнику 3-го отдела ГУГБ НКВД капитану Смородискому «список лиц, находившихся в плену в Финляндии и отказавшихся вернуться в СССР. Сведения об этих лицах получены у бывших в/п, прибывших из белофинского плена, правительственной комиссией по обмену военнопленными». Всего в этом списке 99 человек, фамилии 44-х зачеркнуты.

Чуть позже появился уточненный список из 55 человек, за подписью Евстигнеева, Сопруненко и гр.Тункина. Как сложилась судьба 44-х вычеркнутых? Вернули ли их финские власти, вопреки их желанию, как утверждает в своих воспоминаниях И.Т.Сидоров, оказались ли они в списках умерших или пропавших без вести, или просто дававшие подобные сведения бывшие военнопленные красноармейцы переусердствовали? В российской историографии упоминается первоначальная цифра — 99 человек, не пожелавших вернуться в СССР. Финские историки называют другую цифру — 78 человек.

Пленные финны возвращались на родину, потерявшую в результате войны часть территории, но отстоявшую независимость. Их встречали как героев, и, как герои, они получили ордена и награды. Но самой большой наградой было признание соотечественниками их ратных заслуг перед страной, за свободу которой они сражались и, сражаясь, попали в плен...

Увы, совсем иная участь ожидала советских военнопленных, возвращающихся домой.

Догадывались ли они тогда, под Выборгом, увидев дожидающиеся их эшелоны, что путь, который предстоит им, вовсе не путь домой.

19 апреля 1940 года решением Политбюро за подписью секретаря ЦК И. Сталина предписывалось всех военнопленных, возвращенных финскими властями, направлять в Южский лагерь НКВД и «в трехмесячный срок обеспечить тщательное проведение оперативно-чекистских мероприятий для выявления среди военнопленных лиц, обработанных иностранными разведками, сомнительных и чуждых элементов и добровольно сдавшихся финнам с последующим преданием их суду».^[3]

И сразу же, не теряя времени, в вагонах началась оперативная работа с бывшими военнопленными красноармейцами. Кто сдался добровольно? Кто как себя вел в плену? Кто поверил вражеской пропаганде? Кто выдавал своих однополчан — коммунистов и комсомольцев?

В результате индивидуальных опросов появились такие политдонесения, как, к примеру, младшего политрука Храмова А.В. (24.04.40): «Павел Ковалец, младший лейтенант, говорит, что в/п Шаронов из 75 дивизии 34 сп, 1 бат., 3 р. являлся корреспондентом газеты «Друг пленных». В своих заметках он обвинял руководство Страны Советов».

«Евдокимов (едет в вагоне № 7 санпоезда) избивал военнопленных, занимался антисоветской агитацией за религию. Лично сам ежедневно читал Евангелие, заставлял в/п наизусть учить Евангелие, о чем просил попа давать на дом задания по Евангелию. Заявил Резвов, вагон № 13».

«Янцевич Семен заявил, что некий Дронов, русский, крепко дружил с финским офицером и говорил при всех, что «Сталина надо зарезать, а Молотова надо застрелить».

Эшелон тем временем двигался на юг, к своей конечной цели.

«...Нас привезли в Ивановскую область, в Южский лагерь, разместили в двухэтажных деревянных казармах, «хорошо» огороженных колючей проволокой, за которой прогуливались солдаты с немецкими овчарками».

Это был тот самый Южский лагерь, который в ноябре 1939 года так тщательно готовили к приему финских военнопленных. 25 апреля 1940 года он распахнул ворота для вернувшихся из Финляндии красноармейцев.

Из справки начальнику политуправления МВО дивизионному комиссару Лобачеву:
«Южский лагерь начал свою работу с момента поступления бывших военнопленных 25 апреля 1940 года. Люди поступали эшелонами по 500—600 человек. На первое мая было 4 815, на 10 — 4 897. 29 человек отправлено в госпиталь в Вязники. В числе прибывших — 314 человек начсостава от младшего лейтенанта до майора включительно... Люди размещены в бараках по 200—400 человек».

Можно представить себе ужас, который испытали люди, еще вчера радовавшиеся освобождению из финских лагерей и ожидавшие встречи с родными и близкими, с домом — с родиной. Но даже увидев зону, со всеми ее обязательными атрибутами, лишь немногие поняли, что судьба их уже предрешена. К тому же условия в Южском лагере были куда лучше, чем в финском плену.

Комиссару Южского лагеря НКВД старшему лейтенанту Короткову (из УПВИ 17 мая 1940 года):

«В связи с прибытием особого контингента в/п на политотдел лагеря возлагается серьезная и ответственная задача по работе с ними. В работе среди этого контингента нужно исходить из указаний тов. Сталина на XVIII съезде ВКП(б): «Не забывать о капиталистическом окружении, помнить, что иностранные разведки будут засылать в нашу страну шпионов, убийц, вредителей...» Исключительной большевистской бдительностью всего аппарата лагеря происки финских контрреволюционеров нужно обезвредить».

Для оперативной работы с бывшими военнопленными в Москву были командированы 19 чекистов. И работа закипела. Оказалось, например, что, несмотря на предупреждения о том, что по прибытии в лагерь надо сдать всю имеющуюся контрреволюционную литературу, многие до сих пор хранят у себя финские газеты для советских военнопленных («Друг пленных» и «Милый друг», изданную к пасхальным праздникам), что «характеризует следы поповского дурмана и контрреволюционной работы со стороны финской белогвардейщины».

«Бывший военнопленный Гутов продолжительное время сохранял антисоветскую литературу — Библию и Новый Завет, которые были обнаружены бывшим военнопленным Плехановым и сданы политруку».

Разоблачение «враждебных элементов» происходило при содействии тех же бывших военнопленных, еще не разоблаченных.

Предателей и врагов оказывалось все больше, и все меньше оставалось незапятнанных. Добрались чекисты и до начсостава.

«Командир отделения Большаков указал на командира отделения Тимофеева, который, по его словам, бросил отделение, долгое время скрывался, а затем сдался в плен и в плену вел себя предательски».

«Висков Ф.И. до плена был зам. политрука, на фронте проявил трусость».

23 мая 1940 года Берия докладывал Сталину:

«В процессе работы оперативной группы из 1448 военнопленных выявлено шпионов и подозрительных по шпионажу —106 человек, участников антисоветского добровольческого отряда — 166 человек, провокаторов — 54, издевавшихся в плену над нашими военнопленными — 13 человек, добровольно сдавшихся в плен — 72».^[4]

Прошел месяц пребывания в лагере бывших военнопленных красноармейцев. Теперь уже большинство из них начинали понимать трагичность положения.

Из отчета от 25 мая 1940 года Управления Южского лагеря комиссару УПВИ т. Нехорошеву:

«Бывший военнопленный Борисов Г.А. сказал: «Мы находимся не в госпитале, а в тюрьме под стражей, нам не дают открывать окна, не дают посылать письма домой. Мы были на фронте, проливали кровь, а тут сволочи нас держат и обращаются с нами, как с заключенными». Он категорически отказался лечить свою рану и выполнять назначения врача, при том, что рана гнойная. Требует отправки в лагерь, заявляя: «В лагере поведут следствие и ускорят мою судьбу».

Администрация лагеря пыталась бороться с «упадническими» настроениями, царящими среди контингента, налаживая культурно-просветительскую работу. Были выявлены все неграмотные. Их оказалось 186 человек, трое из которых были комсомольцами. Для них специально были заказаны буквари, регулярно проводился «ликбез».

Основная оперативная работа с бывшими военнопленными красноармейцами была завершена в положенный срок. 28 июня Берия доложил Сталину:

«В Южском лагере содержится 5 175 красноармейцев и 293 чел. начсостава, переданных финнами при обмене военнопленными. Оперативно-чекистской группой выявлено и арестовано 414 человек, изобличенных в активной предательской работе в плену и завербованных финской разведкой для вражеской работы в СССР. Из этого числа закончено и передано прокурором МВО в Военную коллегию Верховного Суда СССР следственных дел на 344 чел. Приговорены к расстрелу 232 чел. Приговор приведен в исполнение в отношении 158 чел.

Бывших военнопленных в числе 4 354 чел., на которых нет достаточного материала для предания суду (подчеркнуто нами. — Авт.), подозрительных по обстоятельствам пленения и поведения в плену, — решением Особого Совещания НКВД СССР осудить к заключению в исправительно-трудовые лагеря сроком от 5 до 8 лет.
Бывших военнопленных в количестве 450 человек, попавших в плен, будучи раненными, больными или обмороженными, в отношении которых не имеется компрометирующих материалов, — освободить и передать в распоряжение Наркомата обороны».^[5]

Примечания

1. Управление по делам военнопленных (УПВ) организовано 19 сентября 1939 года; в 1941 году переименовано в Управление по делам военнопленных и интернированных (УПВИ). ^[Назад]
2. Из воспоминаний Тадеуса Сарримо «В плену в России», предоставленных финским историком Тимо Малми. ^[Назад]
3. Подробно эта тема будет освещена в книге российских и финских историков «Зимняя война 1939-1940 гг. Политическая история» под редакцией О. Ржешевского и О. Вехвилайнена. ^[Назад]
4. Из готовящейся книги «Зимняя война 1939-1940 гг. Политическая история». ^[Назад]
5. Из готовящейся книги «Зимняя война 1939-1940 гг. Политическая история». ^[Назад]

В статье использованы документы центрального аппарата и политотдела Главного управления по делам военнопленных и интернированных (ГУПВИ) (Ф. 1п и Зп) Центра хранения историко-документальных коллекций (ЦХИДК).

«Родина». Зима 1995. 12