А. В. Соснин

«И пушки грохотали, и музы не молчали»

К первой годовщине создания 154 ОПАБ, к 14 августа 1942 г. один из наших местных поэтов сочинил песню:

Здесь на севере, у Ленинграда,
Грозной силой стоит боевой
Укрепленный район, как преграда
Неприступный наш двадцать второй...

Помним время, когда пробивали
Путь враги в наш родной Ленинград,
Вражьи натиски мы сдержали
Остановлен был здесь ярый враг.

Припев:
Ни шагу назад, отстоим Ленинград -
Клятва уровцев двадцать второго.
Час желанный придет, все пойдем мы вперед
По приказу наркома родного.

Враг живым не уйдет от Ленинграда,
Помним все и за все отомстим,
Разгромим, уничтожим гада.
Верим в это и мы победим!

Нужно будет - покинем мы ДОТы,
Мы в атаку пойдем, и тогда
Артпульбаты и все наши роты
Будут бить беспощадно врага.

Припев:
и т.д.

Пелось это сочинение на мотив "Ой, вы, кони, вы кони стальные....". Потом свою музыку к этим словам сочинил Леонид Арнольдович Энтелис, тогда капитан, работник политотдела укрепрайона (УРа), после войны - известный в Ленинграде критик-музыковед.

Начал я свои воспоминаиия с песни и с годовщины батальона не случайно. Именно 14 августа 1942 г. началась в этом батальоне моя служба в Советской армии, продолжаться которой довелось без малого 42 года. Что же касается песен, то и к ним я имел непосредственное отношение. Мой отец Соснин Виталий Александрович был в батальоне начальником клуба в звании ефрейтор, как человек никогда ранее в армии не служивший. Главной его обязанностью было создание и руководство художественной самодеятельностью части. Неудивительно поэтому, что и меня, и мою сестру Наталью, обоих своих детей, отец привлек к участию в этой своеобразной и эффективной политической работе среди солдат, истомленных изнурительной, повседневной, ратной работой в блокаде по обороне северных рубежей города Ленина.

В ту пору мне было 16 лет. Дзержннский РВК, а затем Городской военный комиссариат в зачислении на действительную службу мне наотрез отказали, но замыслив еще в школе обязательно стать военным, я решил идти напролом. Отец обратился к комиссару батальона Алагову, который согласился мое "добровольное присоединение к действующей армии" оформить приказом по части. И вот, поздним вечером 12 августа я с отцом прибыл на старый Финляндский вокзал, с разбитыми и заколоченными фанерой окнами. Поезда теперешнего Выборгского направления ходили только до ст. Дибуны, иногда до ст. Песочная, т. к. в Белоострове был уже враг.

В темном вагоне свет, как я вспоминаю, не зажигался, сидели одни военные, курили, обменивались новостями, в основном сообщениями с фронтов. В целом чувствовалась определенная стабилизация обстановки, военного быта нашего фронтового города. Кто-то назвал в вагоне действующий в эти сутки "пропуск и отзыв" (устный пароль), которым обменивались идущие военнослужащие с многочисленными заставами и патрулями на дорогах, ведущих к передовой.

На ст. Песочная из вагонов вышли все. Солдаты спрыгнули на низкую платформу, а паровоз пыхтя медленно потащил наш темный состав к железнодорожному разъезду. Затемненными были и окна всех домов безлюдного поселка Песочный. Военные пассажиры шли сначала гурьбой все вместе по булыжной дороге на 1-ое Сертолово, с которой многие, и мы в том числе, через три километра свернули налево, на Выборгское шоссе, и пошли далее на север, к линии фронта, туда, где видны были отсветы сигнальных ракет, слышны были гулкие, одиночные артиллерийские выстрелы, а начиная примерно от черных, будто бы изб пос. Черная Речка - короткие пулеметные очереди. Мы приближались к Медному озеру, на берегу которого располагался штаб 154 ОПАБ.

Десятикилометровая "прогулка" пешая далась мне, блокадному дистрофику, нелегко. Я не сразу сумел сообразить, где и как тут живут, но отец уверенно шел по ему одному видной тропинке, идущей куда-тo вверх по откосу, открыл какую-то дверку, отбросил полог плащ-палатки, и мы очутились в относительно комфортабельной землянке, с топчанами, маленьким самодельным столиком и умывальником у входа. Под бревенчатым потолком тускло, в полнакала, горела лампочка. Здесь жили работники клуба, в числе которых я запомнил серж. Лебедевича и ст. серж. Ашуева - киномеханика батальона. Здесь же предстояло и мне провести свою первую ночь на фронте...

На следующий день после небольшого праздника годовщины части, отмеченного концертом самодеятельности и исполнением приведенной выше песни, мне предстояло отправиться в 3-ю роту, в артиллерийский полукапонир "Объектив", расположенный в 300 м от переднего края. Слева от нас, на пригорке, размещался ДОТ "Осада" - командный пункт роты, сзади и с боков еще и еще ДОТы (Горелая, Партизан, Кузница, Коллектор и др.). Их названия происходили от телефонных позывных, которые в течение всей войны не менялись; сохранились они и в первые послевоенные годы, в чем можно было убедиться, читая фанерные шильдики, привешенные у замков на дверях опломбированных сооружений.

Гарнизон нашего ДОТа "Объектив" возглавлял выпусник Ленинградского артиллерийского училища лейтенант Сараев Владимир Кузьмич родом из Харькова. Личный состав гарнизона тогда в августе 1942 г. насчитывал 7 человек. Позже наметилась тенденция к его уменьшению. Последнее связывалось с тем, что начиная с октября 1942 г. во всем УРе развернулось усиленное строительство ДЗОТов, ЖБОТов (железобетонных огневых точек), блиндажей, ходов сообщения полного профиля и других инженерных сооружений, предназначенных для создания более глубокой и более жесткой обороны по всему УРу. Нас, солдат гарнизона, затрагивало это тем, что большая часть людей уходила на строительство, а меньшая часть оставалась для непосредственной охраны и обороны сооружения. Мне по малолетству и из-за блокадной дистрофии досталось бесконечное стояние на посту у входа в ДОТ. Стояли мы в три смены с небольшими перерывами в течение 8 месяцев в ряду. В длинные морозные ночи это было очень тяжело, все время хотелось спать, не проходило и ощущение постоянного голода, несмотря на значительно лучшее продовольственное положение в армии, чем в городе. Много раз я мысленно репетировал нападение на пост. До переднего края было совсем не далеко. Сведения о диверсионных акциях противника нам были известны (в ту зиму погиб весь гарнизон "Семерка") и вот, глядя на огневые сполохи близкой передовой и слушая свист пуль над головой, я не выпускал из рук винтовки с примкнутым штыком, "отбивался" от врагов, кравшихся ко мне с разных сторон. Постепенно врастал я в быт армии, в быт своего гарнизона. С помощью Сараева изучил "материальную часть", а проще нашу 45-мм пушку, научился ее заряжать, наводить, обслуживать, за что к концу года назначен был наводчиком орудия. Стреляли мы, правда, не часто, но все же приходилось...

Наиболее запомнился случай, когда огнем с НП руководил кто-то из артиллерийских офицеров, а мы, выпустив два пристрелочных снаряда, перешли к "стрельбе на поражение", разбив у неприятеля... походную кухню. Помню бесконечные остроты по этому поводу.

В январе 1943 г. наш гарнизон внезапно сменили и на 10 дней отправили в тыл, в "дом отдыха", который был организован на КП батальона (на "Каме", как мы тогда говорили, используя понятие о все тех же телефонных позывных). Начальником "дома отдыха", а по сути более широкой, более теплой и более освещенной землянки была Аня Андреева - заботливый и душевный человек. Здесь нас лучше кормили, больше нам удавалось поспать и, наконец, просто поговорить друг с другом. Самым интересным собеседником был, конечно, комиссар Алагов, запросто приходивший к солдатам и умевший душевно говорить с каждым из нас и со всеми вместе. Между тем в руководстве батальона произошли изменения. Командир батальона капитан Тулачек ушел на повышение, сменил его майор Косарев (позже подполковник). Ликвидирован, примерно в это время, был институт военных комиссаров, появились замполиты. Так, замполитом стал с 1943 г. и до конца войны у нас в батальоне майор Торопов. Круто для меня все как-то изменилось после этих, кстати единственных за всю войну, дней отдыха.

Начало этим крутым переменам, в моем восприятии, было положено вечером 12 января 1943 г. По телефону был передан сигнал "25", означавший состояние наивысшей боевой готовности. Первое впечатление было таково, что сигнал "25" был случайным, ничто вокруг - ни наши дела в УРе, ни поведение противника этого не требовали. Однако на следующий день многое прояснилось: к югу от Ленинграда начались бои. Не надо быть большим военачальником, мы, рядовые бойцы, и так все понимали: началась битва по прорыву блокады.... И вот, наконец, 18 января долгожданное сообщение: БЛОКАДА ЛЕНИНГРАДА ПРОРВАНА!!! Больше ни мы, ни город не находились в окружении! На Большую Землю пошли поезда!

Не успели утихнуть эти события, как стало известно о грандиозной победе под Сталинградом! Да, 43-й год не был похож на предыдущие!

Сообщения о победах исключительно сильно повлияли на моральный дух войск: о пассивных оборонительных действиях, о лозунге "ни шагу назад" больше не говорилось, мы ждали приказа "вперед", но взамен звучали все те же требования - крепить и делать жесткой нашу оборону. Динамика войны обходила нас стороной....

Изменилась обстановка и чисто внешне: в армии были введены погоны, нам их вручали в том же феврале 1943-го. Нас, рядовых бойцов, стали называть солдатами, а средних и старших командиров - офицерами. Слово "офицер" сначала очень резало слух. Воспитание 30-х годов вооружило нас буквально синонимами: "офицер" и "белогвардеец". И вдруг словосочетание "советский офицер"... очень было это необычно. А моя энергия искала выхода. 17 февраля в роте состоялось комсомольское собрание, где я, набравшись храбрости, решительно просил командира допускать в число истребителей не только бывалых солдат, но и нас, комсомольцев. "Истребителями" в те годы у нас называли снайперов или просто тех, кто хорошо стрелял и кто, выдвигаясь на нейтральную полосу, терпеливо выжидал там появления любого солдата противника. Меткий выстрел увеличивал личный счет каждого истребителя. Это была наша месть врагам.

Пойти "на истребление" считалось делом почетным и окружалось всяческим вниманием, ибо возвращение с переднего края далеко не всегда было триумфальным. Случались и трагические исходы. Помню, как именно в ту зиму погибла санинструктор Тамара Чернакова, ходившая на истребление. Я ее хорошо знал.

Право, странно, но мою просьбу, высказанную на комсомольском собрании, сразу же удовлетворили, и на другое утро мне велено было направиться в распоряжение командира очередной группы истребителей. Так 18 февраля 1943 г. на "нейтралке" я отметил свой день рождения, мне минуло 17 лет. Позже на истребление случалось ходить еще несколько раз, но этот первый, да еще в день рождения, я запомнил навсегда. В 5 утра в тылу роты старшина Горшков выдал всем белые масхалаты, шлемы и шерстяные подшлемники. Кормили завтраком нас отдельно от всех (это тоже была традиция), и вот мы затемно, пока не рассвело, двинулись на передовую. Чем ближе мы подходили к нейтральной полосе, тем суровее становились очертания передовых сооружений - блиндажей, куда проникнуть можно было только ползком, наблюдательных пунктов - еле заметных холмиков с глазком перископа и траншей, в которых разговаривать полагалось лишь в полголоса. Сознаюсь сразу, что ни в этот раз, ни в другие открыть мне счет истребителя не удалось (сейчас я понимаю, что мои товарищи меня просто оберегали от необдуманной пальбы и немедленных ответов снайперов противника), но одна лишь сопричастность к большому делу вселяла в меня мальчишеский восторг и все большую уверенность в себе и своих силах. Возвращались мы уже в районе обеда, там же в ротном тылу, сдавали свою амуницию, также отдельно обедали и принимали "свои боевые сто грамм"...

А тем временем готовилась крутая перемена в моей военной биографии. Последовал неожиданный приказ, и вдруг меня откомандировали в распоряжение начальника связи батальона ст. лейтенанта Капустина. Оказалось, что принято решение о подготовке новой дополнительной группы радистов "слухачей" (радиотелеграфистов), в которую, благодаря своему 9-ти классному образованию, попал и я.

Произошло это в марте 1943 г., и вот с тех пор и по настоящее время я ношу звание радиста (теперь уже Почетного радиста СССР). В число привлеченных к обучению кроме меня попало трое еще более молодых парней: Олег Березин, Супонин Миша и Коля Чекасин. Небольшая группа наша обучалась приему на слух, передаче на ключе, материальной части радиостанции и другим дисциплинам. Жили и проходили обучение прямо на КП (на "Каме"), руководил нами ст. серж. Анохин, но занятия проводили и другие, более опытные радисты.

Техника радиосвязи, использовавшаяся тогда на нашем участке фронта, была довольна примитивной, даже по тогдашним взглядам. Знаменитых в войну, безотказных радиостанций РБМ у нас не было и в помине. Работали мы больше на 6ПК (6-ти ламповая полковая, коротковолновая), разработки 20 годов, громоздкой, из двух упаковок, телефонно-телеграфной станции. Считалось,что обслуживать ее должны два человека. Фактически радист всегда был один, и двойной вес приходилось переносить также в одиночку. Были у нас еще и радиостанции РЛ-6 (позже РЛ-7), совершенно не известные никому из военных связистов, кроме ленинградцев, т. к. делали их из остатков сырья в блокированном городе со всеми вытекающими отсюда последствиями в отношении качества. Кстати, и расшифровывались буквы РЛ-6 как "радиостанция ленинградская 6-ти ламповая". Теперь эти прародители современной техники радиосвязи стоят в музее Артиллерии, инженерных войск и войск связи, и я иногда прихожу туда повидать "фронтовых друзей", да и показать их молодежи.

Трудности работы на радиостанциях проистекали главным образом из-за нашей плохой подготовки, "виноваты" были и сами радиостанции, ибо всегда в силу нестабильности генераторов при связи приходилось долго "шарить в эфире", находя своего корреспондента в стороне от заданной частоты на десятки килогерц (в годы войны использовалось понятие "фиксированные волны", что для наших дней представляется совершенно "диким").

И еще один эпизод - отзвук очень распространенной, особенно в начале войны, небезызвестной "радиобоязни". Считалось, что любой выход радиопередатчика в эфир чреват немедленной его засечкой противником, поэтому радиостанций долго боялись даже некоторые командиры. ...Радиста смежной с нами полевой части сержанта Румянцева многие из нас хорошо знали. Довелось ему как-то сопровождать со своей радиостанцией группу поиска. Группа вернулась, и Румянцев уже шел по дороге в нашем расположении, докладывая на ходу с помощью микрофона о прибытии, когда начался огневой налет. Чуть ли не первая мина разнесла в клочья радиостанцию и убила радиста. ... Вывод окружающих и в том числе моих командиров был однозначным: "Работающую радиостанцию запеленговали и уничтожили!" Мне как-то верилось и не верилось в это, и лишь спустя много лет, во время учебы в Военной академии, я узнал фактические данные о низкой точности пеленгаторов тех лет, не говоря уже о невозможности точного попадания для миномета.

Критерием подготовки радиста была его "классность", а стимулом - соответствующие воинские звания. Радисту 3-го класса (должен был принимать и передавать 60 знаков в минуту) соответствовало звание ефрейтор; 2-го класса (75 знаков в минуту) - сержант; 1-го класса (90 знаков в минуту) - старшина. Сестра моя работала по второму классу и была сержантом, а я же дотянул лишь до 3-го, но дополнительного звания мне это не дало, т. к. я уже был мл. сержантом и носил на погонах две красные лычки.

Закончив за лето обучение, вернулся я осенью в свою роту, ставшую по номеру теперь 1-й. Командовал ротой уже старший лейтенант Пономарев. Две роты нашего батальона (бывшие 1-я и 2-я) вошли в состав вновь образованного 522 батальона, расположенного справа от нас, на территории большого болота Харвази.

Мне пришлось перейти вдругой коллектив - коллектив ротных связистов, живших в просторной землянке, телефонный позывной которой был "Боровая". Связисты (практически все телефонисты) - народ был дружный, работящий; телефонная связь то и дело рвалась и зимой и летом, днем и ночью приходилось ходить на линию и чинить ее без конца. Командовал сначала связистами воентехник Попов (я его не застал), потом лейтенант Зубин. Помкомвзводом был ст. серж. Сидельников, а его лихими связистами - сержанты Храмов, Пестерев, мл. серж. Сумров и ефр. Шиловский. Вроде бы был еще кто-то, но забыл. Моя радиостанция стояла в отдельной землянке, соединенной крытым ходом сообщения с ДОТом "Осина" и пристроенным к нему вплотную сзади ДЗОТом. Ход сообщения был длинным, по нему можно было пройти по всей территории командного пункта роты, в т. ч. и в клуб-землянку и просто в землянки, и даже под железобетонный колпак, входящий в общую систему укрепления. Теперь связь держать мне предстояло одному, для чего в моем распоряжении была выходившая из строя танковая коротковолновая радиостанция 71 ТК. Помучился я с нею изрядно, а когда ее, наконец, списали, то прислали СА-5 - одну из самодельных радиостанций, сборку которых организовали в тылу УРа. Чтобы сделать радиосвязь более надежной, я начал различные эксперименты с антеннами - то закидывал их повыше, то делал подлиннее, но все без должного эффекта. С позиции сегодняшнего дня могу заметить, что потуги мои были, в принципе, верными, но совершенно не доведенными до конца, не хватало знаний, не хватало и мощности самодельных радиоустройств, что и выливалось в постоянные потери связи нашей самой удаленной от КП "Кама" роты. Чтобы не пропустить сеанс связи (своих часов у меня не было), я задолго до начала работы включал радиостанцию "на прием" и слушал эфир. На всех волнах пищала морзянка, слышалась то уверенная быстрая передача радио-асса, то беспомощное нажатие на ключ начинающего радиста. Слышна была работа и "той стороны", а однажды до меня донеслись переговоры во время воздушного боя: "Сергей, заходи ему в хвост! Видишь его ...Давай!" - и т. д. Самолетов над нами не было, но все перипетии боя были ясны, и остается только жалеть, что не было тогда звукозаписывающей аппаратуры и не передать здесь на бумаге весь драматизм, всю беспощадность и весь пафос Великой войны. Моя связная беспомощность кончилась только в 1944 г., когда я вновь оказался на "Каме" и в моем распоряжении появились, наконец, настоящие радиостанции, но об этом речь пойдет чуть позже, а сначала мне хотелось рассказать о нашей батальонной самодеятельности, участие в которой было и трудным и радостным, но всегда приносящим удовлетворение.

Репетиции и большая часть концертов проходили в клубе части. У нас бесспорных талантов было немало. Первым из них надо назвать лейтенанта административной службы Таптыкова, в прошлом оперного певца из Саратова, лейтенанта Герваль, отлично игравшего на мандолине, нач. химической службы батальона (нахима) капитана Полякова - домриста, а также многих других, освоивших музикальные инструменты и музыкальную грамоту под руководством моего родителя прямо на репетициях. Здесь я хочу назвать Петю Дьяченко и Михаила Карликова, причем последний был перед войной некоторое время даже актером театра рабочей молодежи ("ТРАМ"). Карликов был мастером на все руки: и хорист, и ударник, и актер, и ... клоун! Бесподобен в его исполнении был "Барон фон дер Пшик":

Барон фон дер Пшик
Покушать русский шпиг
Давно собирался и мечтал.

Любил он очень шпиг,
Стесняться не привык,
Заранее о подвигах мечтал.

Вещал по радио,
Что в Ленинграде он,
Что на параде он
И ест он шпиг...

Что ест он и пьет,
А шпиг подает
Под клюквою развесистой мужик.

Барон фон дер Пшик
Забыл про русский штык,
А штык бить баронов не отвык,

И бравый фон дер Пшик
Попал на русский штык.
Не русский, а немецкий вышел шпиг.

Мундир без хлястика,
Разбита свастика...
А ну-ка влазьте-ка
На русский штык.

Барон фон дер Пшик,
Ну, где ж Ваш прежний шик?
Остался от барона только п ш и к...

Были у нас не только солисты, был и хор, в исполнении которого звучали и боевые, и революционные, и даже классические произведения. Неизменной любовью пользовалась "Артиллерийская":

Мы в нашу артиллерию служить придем
И глазом Ворошиловским прицел возьмем,
Чтоб нашей артиллерией,
Бесстрашной артиллерией,
Советской артиллерией был горд Нарком....

Потом "Песня о Красной Армии":

Над тобою шумят, как знамена,
25 героических лет....

И даже "Бородино".

Сейчас, уже в перспективе, я совершенно отчетливо вижу, как от года к году в полном соответствии с обстановкой на фонтах менялся наш репертуар и стиль исполнения. В грозном 42-ом пелись песни суровые, как клятвы:

"Вставай страна огромная,
Вставай на смертный бой!"...

Или:

"Мой город непреклонен и спокоен,
Не ослеплен слезами - взор сухой,
Он темными глазницами пробоин
На Запад смотрит в ярости глухой..."

Чтецы читали патриотические стихи:

"Если дорог тебе твой дом,
Где ты русским выкормлен был..."

Звучало это в отличном исполнении Вали Орловой, а оркестр играл мелодии периода Революции и Гражданской войны ("Слушай, рабочий, война началася, бросай свое дело, в поход собирайся..."). Потом стали появляться шуточные - тот же "Барон фон дер Пшик" и на мотив "Молодежной" - веселая, задорная:

"Эта песенка ансамблем посвящается
Тем, кто доблестно с фашистами сражается.
Весь наш хор ее составил,
Каждый слово к ней прибавил,
Каждый автором той песни называется..."

И, наконец, в 43-м в число исполняемых произведений стали попадать по-настоящему веселые, лихие, бравые песни, такие как:

"Ехал товарищ Буденный стороной родной.
Встретил в долине зеленой конный полк донской...",

такие как "Песня Волховского фронта" ("Редко, друзья, нам встречаться приходится...") и т. д. Не обходилось и без лирических - "Вечер на рейде", "В лесу прифронтовом" и др.

Всех песен не перечесть, но особо отметить надо тогда малоизвестную "Песнь о Ладоге":

"Сквозь шторм и бурю, через все преграды
Ты, Песнь о Ладоге, лети,
Дорога здесь пробита сквозь блокаду,
Родней дороги не найти...."

Привезли к нам ее девчата с "Дороги Жизни" (которая к тому времени перестала существовать) и первая солистка Зоя Кирова - заводная, подвижная, вечная душа коллектива.

Помню, что ни один концерт практически не обходился без милых солдатскому сердцу частушек. Здесь мастерицами стали Валя Орлова и Аня Алдонина, причем тексты они добывали самые невероятные, но неизменно пользующиеся успехом:

"Как старуха старику задает один вопрос:
Почему, старик, не носишь политический зачес?

А старик ей отвечает: Ты, старуха, не смеши -
Во всю голову плешина, так попробуй, причеши..."

На каком-то смотре один очень осторожный политработник предложил эту частушку снять - дескать, что значит "политический зачес"?... Но не такими были наши батальонные политработники, знавшие солдат и нюхавшие пороху. Здесь я говорю о кураторах нашей самодеятельности, о пропагандисте ст. л-те Дубинском и о комсорге батальона лейт. Андрееве.

Забегая вперед, хочу сказать, что за долгую свою службу в Советской Армии я очень редко встречал таких отличных работников идеологического фронта, какие были у нас в годы войны. Позже их благородные обязанности исполняли часто люди случайные, не пользующиеся должным авторитетом и поэтому не очень-то и нужные.

Но я продолжаю об Андрееве. Вот уж был душа-человек! Не смущаясь, он играл на сцене (был у нас такой скетч, где он в паре с Карликовым разыграли историю о нерадивом бойце), солировал, играл на инструментах, но когда надо мог серьезно одернуть или пристыдить кого-либо. Очень он мне нравился! Андреев ездил с группой самодеятельности по разным подразделениям, и оказывались мы подчас в неожиданных ситуациях. Одна из них началась с курьеза. Было это весной 43 года. Шел наш концерт в удаленной 5-ой роте, что на противоположном от "Камы" берегу Медного озера. Наше выступление кончалось, мы шумно собирали свой реквизит, обменивались впечатлениями и не заметили, вернее не обратили внимание на остановившуюся в недалеком кустарнике вроде бы грузовую машину ЗИС-5. И вдруг неистовый грохот, огонь, клубы дыма... Все привычно бросились на землю, не без страха прислушивались, что же будет дальше? А дальше был только шум быстро отъезжающей машины. "Это "Катюша"!" - крикнул Андреев. Да. Это был знаменитый реактивный миномет, и таково было мое первое знакомство с ним. Оцепенение прошло, мы все стали хохотать и издеваться друг над другом на тему о том, кто, куда и как запрятался... Но смеяться было рано. По известному на войне правилу: сразу вслед за залпом "Катюш" на место их стоянки обрушивается огонь противника. Было так и на сей раз (потешаться было рано), однако, бросив на нас с десяток мин, финны успокоились, выбрались из своих убежищ и мы. На этот раз обошлось без потерь. Но бывало и иначе.

Помню еще один концерт, тоже в одной из передовых рот. Исполнялась какая-то песня. Ашуев аккомпанировал на баяне, но вдруг замер и, обратившись ко мне, сердито крикнул: "Чего кидаешься?" Я взглянул на него с удивлением и обнаружил, что вся нога его в крови.... Оказалось, что виноватой была шальная пуля, залетевшая к месту концерта. Андреев быстро организовал отправку Ашуева в госпиталь, но концерт пришлось продолжать.

Летом того же года стараниями отца в клубе появились духовые инструменты - целый оркестр. Предстояло найти музыкантов, но и эта задача была решена. На трубе виртуозно играл ефрейтор Казарин, на кларнетах - тот же лейтенант Таптыков и лейт. Ромыслов, отличным баритоном оказался наш электрик серж. Чикота, тенор взял лейт. Вихарев, наш связист, а ответственный бас оказался в руках санинструктора Льва Алексеева. Ударником сделали Петю Дьяченко, мне же было велено освоить альт. И вот, несмотря на такую разношерстную музыкальную команду, оркестр заиграл! Духовая музыка, столь любимая армией, отличала наш батальон от всех, нас приглашали в соседние части и в тыл, в том числе осенью 43 года, когда отмечалось 15-летие УРа. Один из самых первых случаев, когда в части пригодился наш духовой оркестр, был день, когда первой группе солдат и офицеров на КП батальона вручалась медаль "За оборону Ленинграда". Мы исполняли бравурный марш, а затем много раз туш. Среди первых награжденных был и состав нашего духового оркестра. Медаль "За оборону Ленинграда" оказалась моей первой наградой, и до сих пор я считаю, что из числа нынешних 18-ти - самой главной!

Летом 43 года, а потом и летом 44 года коллективы художественной самодеятельности всех батальонов нашего УРа собрались политотделом в военном городке Черная Речка для просмотра репертуара и для выявления лучших "актерских групп". Цель этих смотров-конкурсов была очевидной - надо было заострить политическую зрелость и поднять культурный уровень самодеятельных артистов. Смотры проходили серьезно. Батальонные самодеятельности одна за другой выступали на подмостках сцены, а в зале сидели их коллеги, ожидающие очереди, и члены жюри в составе работников УРа, среди которых был всегда Леонид Арнольдович Энтелис. Мнение Энтелиса, профессионального музыканта, было очень весомым. Наряду с выполнением своей миссии по оценке того или иного номера Леонид Арнольдович не упускал случая воспитать нас на конкретных примерах. Помню, выступал под баян солдат, якут по национальности, и спел в заключение русскую частушку (!). Энтелис взбежал на сцену и горячо начал говорить о том, что мы присутствуем на эволюционном процессе распространения культуры среди национальных меньшинств Севера. "Сегодня они поют русские частушки, - говорил Леонид Арнольдович. - А завтра на сцене их театров будет исполняться опера "Евгений Онегин", это необратимый процесс!" В другой раз Энтелис сам прорежиссировал исполнение хором популярной песни "Сулико", организовав исполнение первых двух строф на грузинском языке ("Сакварлис саплас ведзебды...").

Больше всего мне нравилась самодеятельность нашего соседнего 293 ОПАБ (оседлавшего Выборгское шоссе). Небольшой, но талантливый коллектив под руководством профессионального музыканта, баяниста серж. Легоньких выступал со своей музыкой (автор Легоньких), со своим текстом (поэтесса - серж. Матвеева) и отличался блестящим исполнением, т. к. у них был виртуоз-балалаечник и настоящий цирковой клоун Копачев.

Неплохой была самодеятельность и у 106 ОПАБ (батальон был еще левее 293 ОПАБ, в районе д. Каменка, недалеко от линии железной дороги на ст. Белоостров) и у 283 ОПАБ (этот был в районе Сестрорецка). Однако более других отличали самодеятельность 147 батальона связи (батальон дислоцировался вблизи штаба УРа на Черной Речке), руководил им актер Новгородского драмтеатра старшина Разгуляев. Запомнился их фольклорный ансамбль из 5 девчат и непревзойденные чечеточники (одним из них был старшина Гусаров - радист 1-го класса), отбивавшие свой "степ" под "Синий платочек". И все же, несмотря на сильных соперников, нам неизменно удавалось занимать 2-ое место (из 7 возможных).

Смотр-конкурс 43 года состоялся в августе. Тогда мы все буквально жили событиями на Центральном фронте, ликовали, когда были заняты Орел и Белгород, и когда столица салютовала героям залпами московских зенитных орудий. Наши поэты писали в честь победителей стихи и читали их тут же со сцены. Одним из таких актеров-исполнителей был серж. Иванов В. Г. (147 батальон связи), ныне полковник в отставке, до недавнего времени - редактор одной из военных газет ЛВО.

После окончания смотра политотдел УРа принял решение о создании сводного хора и сводного оркестра для коротких "гастролей" в районе тылового пункта управления нашей 23 Армии. Необходимо была обслужить новое пополнение, да и показать наше мастерство на еще более высоком уровне. Хор был создан из "певцов" нашего 106 0ПАБ. Исполняли мы казачью песню, старинную гусарскую песню и хор крестьян из оперы "Евгений Онегин". Были и сольные номера и, конечно, на злобу дня. В июле пало правительство Муссолини, и Роза Иванова (106 ОПАБ) исполнила шуточную песенку на музыку Энтелиса:

В Италии знойной резва и мила
Не очень младая "красотка" жила,
Распутством была знаменита
И звали "красотку" Бенитта.

Однажды вечерней порой из-за гор
В Италию прибыл Адольф –синьор,
Влюбился он с первого взгляда
И тотчас запел серенаду:

"Бенитта, Бенитта, Бенитта моя,
Тебе признаюсь я, любовь на тая,
Скорее открой мне объятья,
Желаю тебя целовать я.

За взгляд твоих томных чарующих глаз
Отдам тебе Крым и Кубань, и Кавказ,
И все, чем земля знаменита,
Тебе принесу я, Бенитта".

Красотка услышала эти слова,
И так закружилась у ней голова,
Что все, что имела в ту пору,
Она подарила синьору.

Адольф разгромлен... Раздет догола
Под Киевом, Белградом и у Орла!
Ну, где ж ты, берег Кавказский!?
Ну, где же вы прежние ласки?

А время проходит - настала пора.
Прогнали Бенитту совсем со двора
Под грохот и вой канонады.
Дождалась Бенитта награды.

В любовной интрижке коварство старо,
Сулил ей Адольф чужое добро.
И вот дождалася Бенитта
Разбитого бомбой корыта!

Эту же песню взяли "на вооружение" и мы, возили ее к шефам - на завод "Светлана", где очень сердечно нас принимали. Именно в то время и мне пришлось побывать в "солистах". Обстановка в антигитлеровской коалиции складывалась так, что повсеместно ширилось взаимодействие советских войск и англо-американских войск, развивались знакомства и даже дружба русских и английских солдат и офицеров. Естественно, что появилось на этот счет немало песен и среди них "Джемс Кеннеди":

На эсминце капитан Джемс Кеннеди,
Он же гордость англичан (Джемс Кеннеди) и т. д. …

и припев:

Только в море, только в море,
Безусловно это так!
Только в море, только в море
Может счастлив быть моряк.

Так вот и суждено мне было сделаться этим самым "Джемс Кеннеди", с соответствующей экипировкой и "морским обликом". Музыкальное сопровождение было осуществлено эстрадным оркестром и небольшим вокальным ансамблем. Номер пользовался успехом.

Шло время. Бесповоротно события стремились навстречу нашей Победе, и вновь произошел сдвиг в репертуарах самодеятельных коллективов в направлениях, характерных для мирного времени. Практически во всех частях появились клоунады с настоящими "коверными" в цветастых дурашливых костюмах и с эстрадно-цирковыми репризами. Не так давно я прочитал любопытную автобиографическую книгу нашего популярного артиста кино и цирка Юрия Никулина. Каково же было удивление мое, когда я узнал, что первые его любительские выступления проходили по соседству от нас, в зенитной части, недалеко от Сестрорецка! Мало того, целый ряд описанных им интермедий был исполняем и у нас нашими силами.

В 154 ОПАБ, как говорилось выше, клоунские обязанности с наибольшим блеском выполнял Карликов. Некоторое время его партнером-резонером был я. Помню, как для каких-то номеров изготовили мы куклу, набитую опилками, загримировали ее под Гитлера - фуражка с высокой тульей, чаплинские усики и грязная челка. Таскали эту куклу по эстрадам (зачастую в виде обычных лесных полян), измывались над ней как могли, кидали, топтали, подвешивали, вызывая взрывы хохота у нашей не очень взыскательной солдатской публики... Не лишне будет вспомнить, что в это время, 20 июля 1944 г. на фюрера было совершено покушение, что придавало актуальность номеру.

Вспоминаю в связи с куклой и самую последнюю, пожалуй, "гастроль" в моей биографии. Летом 44 г. небольшую группу сборной самодеятельности возило руководство нашего УРа к Кронштадтским морякам. Отвалили мы на катере из Лисьего Носа и пошли в "42-й Северный форт" - укрепленный северными бастионами остров с морской крупнокалиберной артиллерией и соответствующим гарнизоном. Был концерт в Матросском клубе с той же куклой-"Гитлером", было знакомство с бытом моряков и было возвращение морем. Комендант УРа полковник Котик с офицерами разместились в каюте, а мы, рядовые, на палубе. Помню, как вдруг разыгралась волна, и перед швартовкой нас всех окатило крутой волной с головы до ног. Вышла сухой только кукла-Гитлер (в отличие от своего оригинала), плотно зажатая палубной "актерской" толпой.

А теперь последняя страница этих заметок. Ее условно можно было назвать "Наступление".

На всю страну гремели московские салюты в честь взятия нашими войсками все новых и новых городов. Телевизоров тогда не было, и столичных фейерверков видеть мы не могли, но истово слушали все, что можно было услышать по радио. Треск выстрелов в наушниках после очередного сообщения Левитана нас вполне удовлетворял, и каждый, кто мог, приникал к р/аппаратуре в стремлении приобщиться к празднованию очередной нашей победы.

27 января 1944 г. салют впервые прогремел и в Ленинграде. Это был день снятия блокады, враг наконец-то был полностью отброшен от южных подступов к городу и изгнан за пределы области. С Московского вокзала, после долгих трех лет простоя, отправился в столицу первый поезд.

А у нас по-прежнему была оборона и по-прежнему враг располагался севернее города местами менее, чем в 30 километрах. Стояние на месте становилось просто невыносимым. Конечно поведение нашего непосредственного противника - финской армии заметно менялось. Давно уже не было с той стороны никаких диверсионных актов, да и вообще какой-либо активной военной деятельности.

В газетах появились сообщения, исходившие от реакционного белофинского руководства, о том, что Финляндия не сателлит Гитлера, а просто ведет "параллельную войну". Печать откликнулась серией карикатур, среди которых одну помню особенно отчетливо. Нa паре параллельно идущих лыж стоит солдат Вермахта, а позади на тех же "параллельных лыжах" финский щюцкоровец и подпись: "параллельная война". И все-таки что-то стало меняться.

Стали появляться какие-то новые части, менялось что-то в расположении наших войск, кое-где началось разминирование минных полей. В 41-ом мины, по-видимому, накидали "абы как", не оставили документов, схем, и разминирование, как мне вспоминается, шло вслепую. Помню, как прямо на моих глазах, в каком-то десятке метров от меня, под ногой сапера рванула противопехотная на 200 грамм... Смерть била вокруг всю войну. Лицом к лицу столкнулись с ней все осажденные ленинградцы, но никто привыкнуть к гибели рядом стоящего человека не может (не имеет права!).

Где-то в апреле в расположении нашего батальона появился артиллерийский полк прорыва резерва Главного командования (Артиллерия РГК). Полк размещался по-хозяйски. За долгие годы обороны мы, УРовцы, обросли бытом, наши землянки напоминали однокомнатные квартиры, кухни и столовые не уступали по чистоте и порядку своим наземным тыловым собратьям, а клубы (например, наш офицерский клуб на "Каме") с креслами, с диванами, с роялем… годились по интерьеру в Дома Отдыха. По неписаным фронтовым законам артиллерист был "выше" пехотинца, и пришлось нам сплошь да рядом сниматься с насиженных мест и уступать их прибывшим "пушкарям". По долгу службы мне часто надо было ходить с КП роты на КП батальона и обратно. Этот 2-х километровый марш в один конец через лес (по дорогам ходить не полагалось) был не плохим источником информации об окружающей обстановке. Встретились мы как-то с солдатом-артиллеристом из полка РГК. В глаза бросилось наше несоответствие друг другу чисто внешне. Обмундирование у него было "с иголочки", ремень кожаный, а не брезентовый, на ногах сапоги, а не как у нас - обмотки, на груди две или три медали и красивый гвардейский значок, смахивающий на орден Красного Знамени. Да и вел он себя немного высокомерно. Разговорились: "Чего, дескать, сюда приехали?" "Будем прорывать оборону", - последовал уверенный ответ. Мы засомневались, но артиллерист с апломбом и с видом полнейшего превосходства сказал, что в противном случае их бы никогда сюда не прислали. И действительно. По всему лесу строились огневые позиции для орудий и аппарели для невиданных ранее студебеккеров. А войска все прибывали. Недалеко от КП батальона, находившегося под охраной двух ДОТов с женскими гарнизонами (ДОТ "Воля" на берегу Медного озера, где помкомвзвода была Валя Орлова, и ДОТ "Память" на берегу Сарженского озера, где помкомвзвода была Валя Лабан), на развилке двух дорог, одной рокадной, другой перпендикулярной линии фронта, я увидел танки. Их было немного, но были это настоящие Т-34. Радисты какой-то гвардейской части на двух соседних пнях настраивали свои РБМ. Во всем чувствовалось приближение больших событий, которые теперь-то уж не обходили нас стороной.

И вот июньским вечером на "Боровую" пришел приказ - снять линии проводной связи! Людей не хватало, и командир взвода послал меня вместе с линейным надсмотрщиком Шиловским (радиосвязь работала в прежнем режиме, и в ту ночь сеансов связи у меня не было). Та июньская ночь была совершенно светлой. Мы быстро сматывали телефонный провод, отрывая его от стволов деревьев, к которым крепили его ранее, и шли в сторону своей роты. В лесу на нашем пути мало кто спал. Сновали взад-вперед солдаты, рычали грузовики, взлетали вверх лопаты земли - еще что-то продолжали рыть и строить, дымились многочисленные кухни. Было совершенно светло (должно быть часов пять утра), когда усталые, но довольные докладывали мы командиру о выполнении задания. "Можете отдыхать", - был ответ. Мне не захотелось забираться в землянку, и я устроился поспать снаружи, под плащ-палатку. Но не успел как следует заснуть, как разбудил меня неистовый грохот артиллерии... Это было утро, начало нашего наступления на Карельском перешейке. 10 июня 1944 года. Шла артподготовка, шел "концерт", какого я не слышал никогда прежде, ни потом. 250 орудий на километр фронта - такова была плотность огня. Отдельных выстрелов, если не считать близстоявшей пушки, не было слышно, ощущался только сплошной гул, как будто взревело сразу несколько сотен реактивных двигателей. Разговаривать было бесполезно, не было слышно даже собственного голоса. Можно было только смотреть и размахивать руками. Кто-то показал на небо. Мы задрали головы: медленно, как-то торжественно, не теряя равнения по всему небу, низко плыли армады бомбардировщиков, и все туда, туда на тот лес, который рассматривали мы из траншей и амбразур долгие три года, и тот лес, где все это время был враг. Такое продолжалось часа два. Еще стреляли отдельные пушки, еще летали отдельные самолеты, когда пошла вперед разведка боем: лес перед нами был пуст... Враг отошел на другой рубеж обороны. Войска начали преследование, по линии связи сообщалось об освобождении одного населенного пункта за другим, через наши головы покатилась лавина техники, а мы... оставались на месте. Покинуть ДОТы нашему батальону не пришлось – УР есть УР! Умом это можно понять - наступающим войскам предстояло прорывать "линию Маннергейма", на что в войне с белофиннами в 1939-40 гг. ушло 3,5 месяца, поэтому тылы штурмующих должны были быть обеспечены прочным рубежом УРа. Однако сердце рвалось вперед, и это тоже можно было понять. Правда "солдатская почта" сообщала о том, что нам вот-вот придется сняться с места, и в это хотелось верить, но (увы!) двигаться не пришлось.

Бои гремели в десятках километров впереди. По дорогам вели пленных. Помню одну смешную сцену. Недалеко от ДОТа "Коллектор", куда переместился КП нашего батальона с начала активных боевых действий, колонна пленных встретилась с колонной расчехленных "Катюш", если быть более точным, то были позднейшие модификации эРэСов, получивших название "Андрюши". Пленные удивленно глазели на наклонные рельсы, по которым при залпе скользят реактивные снаряды, а наши экипажи, проезжая, весело покрикивали: "Гляди, фриц, тебе еще не такое покажем!"

Связь сообщала, что уже освобождено Куоккала (Репино), потом Терийоки (Зеленогорск) и вот 20 июня - Выборг! Итак, боевой путь 39-40 гг., на который ушло более 100 дней, теперь был проделан за 10 (!) - наглядное сравнение силы нашей армии тогда и теперь. Москва салютовала "Выборжцам", в войсках объявлялся приказ Верховного Главнокомандующего с вынесением благодарности отличившимся частям, а военная история назвала эту акцию Четвертым ударом 44-го года.

Снова опустело наше расположение, но теперь мы оказались в тылу, а спустя немного времени - в глубоком тылу, т. к. Финляндия в августе вышла из войны.

"Солдатская почта" сообщила, что нас вот-вот выведут в резерв, а оттуда - в состав Белорусского фронта. Для начала все стало сбываться: после Нового года нас перевели в казармы Черной Речки, но на этом все и застопорилось... На Западе обходились без нас.

В марте мне надоело ждать, и я решил, воспользовавшись пришедшей разнарядкой, уехать в Пушкинское танковое училище, расквартированное в годы войны в г. Рыбинске. 15 марта вместе с другими товарищами, отобранными для учебы, я навсегда покинул 154 ОПАБ, полевую почту 18522.

Прошли годы долгой военной службы.

После танкового училища послужил я в Германии, жадно разглядывая руины Берлина, написал на колонне Рейхстага цифру 154 и буквы ОПАБ (в 47 году туда был еще доступ), потом уехал в Военную академию связи им. С. М. Буденного. Побывал в разных местах страны от Самарканда до Хабаровска включительно, приобрел высокую квалификацию радиоспециалиста, получил ученую степень и звание Кандидат технических наук, доцент, 20 лет преподавал в академии, на счету у меня более 30-ти подготовленных военных инженеров, четверо кандидатов наук...

И все же самым главным делом своей жизни считаю службу в Укрепрайоне, все то, что совершил я в свои 16-19 лет, хотя ничего особенного тогда и не сделал....

Соснин Александр Витальевич
Полковник в отставке
Кандидат наук